Дружина сестрицы Алёнушки - стр. 19
– Он на то и князь, чтоб гневаться, – возразил Добрыня. – Не за нас боится, дело ясное. За свою он крепость опасается. Только зря, мы к башне не притронемся. Пролетим высоко, как по-старому.
– Верно. Что ж мы, ради княжьей воли-прихоти, бросим все повадки богатырские? – подытожил Илья. Они с Добрыней, развернув коней, поехали к высокому холму, с которого, видимо, и собирались прыгать через самую высокую, угловую башню стены стольного города.
Следом за ними развернул коня и Дунай Иванович. Его конь был нагружен тем имуществом, что осталось после утраты бочки – скатанным в огромный тюк бархатным шатром да деревянным столбом с колечком позолоченным. Позолоченный ковш торчал из седельной сумки, распухшей от набитого в нее, заработанного на долгой службе добра.
"Все свое ношу с собой, – подумалось Алене. – Как же он еще и бочку волок?"
Оглянувшись на Дуная, Илья озабоченно покачал головой.
– Ведь твоя лошадка чай груженая. Что, коли у ней не хватит силушки? Ты ж тогда о башенку размажешься.
Лицо Дуная пошло красными пятнами:
– Коли в том повадка богатырская, прыгну через башню наугольную. Ты мне в том, Ильюша, не указывай! А хоть и размажусь, то моя беда.
– Только князя гневить, да людей пугать, разве ж то повадка богатырская? Дурь одна, да лихость молодецкая, – проворчал Микула. – Коли с вами денег не случилося, я б за вас за всех заплатил за вход. Нешто пожалею две-то денежки?
Но богатыри даже не оглянулись. Добрыня уже погнал коня вскачь и у самой вершины холма, хлестнув его плеткой, взлетел по крутой дуге над башней. Илья что-то еще говорил Дунаю, но тот в ответ лишь мотал головой. Илья раздраженно махнул рукой, развернул коня и погнал его на вершину холма. Взвился по крутой дуге, но прошел чуть пониже Добрыни, едва не коснувшись медного флажка-флюгера на маковке тесовой башенной крыши.
Дунай, взяв особенно длинный разгон, взмыл с вершины холма по еще более пологой дуге. К счастью, конь оказался умнее хозяина, в последний момент свернув в сторону от башни. Но даже так, он едва сумел перемахнуть через стену.
– Ну, слава богу, все целы, – вздохнул Микула. – Поехали и мы, Аленушка. Воротами оно спокойнее. И ни на кого с небес не сверзишься. Добрыня с Ильей аккурат попадут на лобный холм, что над торговой площадью перед княжьим теремом. Там безлюдно обычно. Ежели, конечно, никого не порют за провинность, или не читает бирюч какой-нибудь княжий указ. Но это все дело нечастое. А Дунаюшко промахнулся. На город, эдак с неба сверзившись, можно и крышу в дому проломить, и переломать ноги коню.
Микула отдал стражнику маленькую, с ноготь величиной, серебряную копеечку за двух всадников, и они с Аленой въехали в стольный Киев-град. Большая улица, начинавшаяся у ворот, вела на торговую площадь. На лобном холме стоял бирюч в красном кафтане. Он держал в руках шест с насаженной на него шапкой и, жалобно подвывая, читал какое-то княжеское повеление. Слов, за дальностью, слышно не было. Сам лобный холм и площадь вокруг него были совершенно пусты, несмотря на общее базарное многолюдство. Бирюч, не прерывая своей речи, то и дело вжимал голову в плечи и опасливо косится на маковку наугольной башни.
С дальнего края торговой площади, перекрывая базарный гомон, доносились возмущенные крики и ругань. Алена уловила знакомый голос. "Гнилая крыша" и "Сами виноваты" – вот, пожалуй, и все печатные слова, какие ей удалось разобрать. Понимающе переглянувшись, Алена с Микулой направились к княжьим хоромам.