Другой мир. Хроники исхода. (Обновлённая авторская версия) - стр. 44
Наше прибытие вызвало переполох и действительно напоминало приезд оккупантов в деревню. Не хватало только – «бабка, яйки, кура, млеко!». Заглянули к старосте. Он был рад и кланялся, хотя и смотрел удивленно на новые лица. Народ успокоился. «Оккупанты» оказались не страшными и даже частично знакомыми. Начали раскланиваться с нами. Остановиться решили в доме у Михалыча. Ну, а где ещё? Своей усадьбы мы тут пока не завели. Загнали машину во двор, а мотоцикл – в кузницу. Забор тут же облепила любопытная детвора. Пленных сразу определили в сарай, а во дворе выставили караул.
Стоять выпало Артему. Бойцов требовалось накормить и обстоятельно расспросить. Еду с собой мы не брали – выход планировался только до деревни. Помогли немецкие трофеи. В двух больших кожаных ранцах нашелся не только запас консервов, но и свежий хлеб, домашняя колбаса, вареные яйца, овощи (вот тебе и «яйки-млеко»). Бойцы уплетали жадно, не ели они больше суток. Оба то и дело косились на Варю. Омельянчук произнес тихонько:
– Яка гарна дивчина! – и тут же замолк под суровым взглядом Шуры.
Вообще, после того как красноармейцы услышали волшебные фразы «Главное управление ГБ» и «Осназ НКВД» – уровень нашего авторитета поднялся до небес. Побаивались тогда органов. Еще Соколов обратил внимание на наше оружие и форму – очень необычное, мол, все. На что получил суровый ответ от Шуры:
– Оружие секретное, так же как и форма, и даже пристально смотреть в сторону всего этого – уже проступок!
После чего парень опустил глаза в пол и жевал дальше, уже не отсвечивая. Наконец бойцы наелись, и мы решили побеседовать с ними по одному. Омельянчука отправили отнести немного еды пленным и покараулить во дворе, пока не позовем. Строго наказали с местными – ни о чем не разговаривать и двор не покидать.
Допрос начали с Соколова. Мы с Шурой расположились за столом, а Варя присела в уголке и слушала с интересом. Не каждый день доводится видеть живого предка, да еще с той войны!
Парень записался добровольцем на второй день войны. А за день до того он получил аттестат об окончании школы… Неделя ушла на формирование его части и короткое обучение – даже стрелять, толком не научили. А потом случился первый бой. Он же последний. Наспех отрытые траншеи, почти в чистом поле, палящее солнце и стальной каток немецкой бронетехники. Один станковый пулемет на роту, гранат почти нет. Отступление, точнее бегство. Из командиров рядом оказался только младший политрук. Шли к своим, но политрук особо не торопился. Сегодня, при попытке зайти в деревню, нарвались на немцев, бежали. Дальше мы все видели сами. Спросил нас – «как обстановка на фронте и как он будет воевать дальше».
Переглянулись и сослались на режим секретности. Понятливо кивнул. Разговор с Максимом дал нам дату – четвертое июля тысяча девятьсот сорок первого года. Понятно, самое начало войны. Отправили погулять и позвать Омельянчука. Назвался он на украинский манер – Петро (хохол же). Работал механизатором в МТС (машинно-тракторная станция, не путать с оператором сотовой связи), в большом селе под Полтавой. На войну попал по призыву, оказался в одном взводе с Соколовым, успели познакомиться. На вопрос, почему попал именно в пехоту, а не в танковые войска, например, пожал плечам – кто ж его знает начальство-то. Остальной рассказ мало отличался от предыдущего. Добавил только, что было очень страшно. По всему видно, что воевать он не особо стремится. Ладно, не будем осуждать. Не всем героями быть. По крайней мере, оружие свое не бросал до последнего и добровольно в плен не сдавался. Это мы видели.