Другие времена - стр. 74
– Не понял? Объясняю. За попытку дискредитации Героя Социалистического Труда товарища Кукуева.
– Понял, товарищ генерал армии. – четко произнес Сергеев, окончательно убедившись в том, что он ничего не понимает.
По тому, как он оказался в этом кабинете, по тому, что вызывали его как бы для доклада по Усть-Куту, но, как выяснилось, это был лишь повод, по тому, что о приглашении к министру не были информированы ни Перегудов, ни Малышев, по тому, как сейчас расхаживал по кабинету министр и спотыкался о свои «знашть», можно было смело предположить, что чего-то важного, может быть, самого как раз главного, министр не сказал, а, скорее всего, и не скажет.
Продолжение разговора убедило Сергеева в справедливости его предположений, но ясности не добавило.
– Говорят, больше надо проявлять терпения и больше надо предоставлять возможностей творческой интеллигенции, – как бы размышляя вслух, произнес министр. – Напредоставляли! Взял и вывел проходимца героем нашего героического времени. Литература и музыка в особенности должны создавать условия для больших успехов. Он же своим «Кукуевым» вторгается в сферы общественной жизни, ставит людям пример…
Министру нравилось самому, как он ясно и складно говорил на трудную тему.
Сергеев же удивился, что всего лишь ему и помощнику обращены слова, предназначающиеся обычно большим аудиториям, многолюдным собраниям.
Министр говорил не то чтобы увлеченно, но, как чувствовал Сергеев, с какой-то тайной тревогой. Казалось, что он то ли себя, то ли кого-то другого пытается в чем-то уговорить. Нет-нет и он бросал взгляд на Сергеева и убеждался в том, что слова его производят сильное впечатление.
Ситуация с Кукуевым вводила министра в сферы, где властвуют не правила, не законы, а мнения. Там, где начинается идеология, кончается сфера права, там свои законы, по большей части неписанные. И можно крепко поскользнуться.
– Есть моменты, которые вредно сказываются для нашего советского строя. Люди у нас к литературе относятся серьезно. Был Павка Корчагин в свое время, слепой. Потом был Алексей Маресьев, без ног. Вот теперь подняли на щит Кукуева. Люди спросят нас: «Где Кукуев? Покажите нам Кукуева. Хотим его видеть, хоть слепого, хоть без ног». А мы что скажем? «Извините, показать не можем». Нас спросят: «Почему?» – «А в разработке у нас гражданин Кукуев, потому что ему не по киноэкранам разгуливать, а в Нижнем Тагиле на «Тринадцатой зоне» пора отдохнуть от расхищения социалистической собственности, циничного, кстати сказать, по форме и крупного по размерам».
Из сказанного для Сергеева следовало только одно, всерьез «работать по Кукуеву» едва ли надо.
– Писатель хочет создать образ, чтобы вдохновлять людей на подвиг во всех областях жизни. Это же благородно. Это же по-партийному. Имеем ли мы право вот так взять и ударить по большому таланту? У него завистников, злопыхателей, недругов… ешь твою двадцать! Не могут ему простить, что он партийную точку твердо проводит и в журнале, и в творчестве… Посмотрел я кой-какие материалы, не по Кукуеву, по Ложевникову. Вроде бы писатели, вроде бы интеллигентные люди, воспитанные… А почитаешь, как они друг на дружку… Одна поэтесса так прямо про него и сказала, правда, в узком кругу, дескать, видит она его за рулем душегубки с кругом полтавской колбасы в руках, напевающим на ходу: «А помирать нам рановато…» О, змея! Ты же поэтесса, ты же красочностью языка обладаешь, а говоришь такие пошлости. Они на партию шипят, что она иной раз не по шерстке, а против шерсти, а сами-то! Дай им волю, передушили бы друг дружку. Идеология, я тебе скажу, самый острый, самый скользкий участок. Когда я был секретарем Сталинградского обкома, принимал новый оперный театр, его еще без меня начинали строить. Новое здание. Великолепное. Трактор напоминает. Подъехали к входу, колонны, красиво. Смотрю наверх, глазам не верю. Наверху изваяние, можно сказать. Стоит мужик с молотом и голыми мудями! Да все видно так хорошо. Новенькое. Представляешь!? – надо думать, министр помнил, что Вишневецкий эту историю не один раз слышал, поэтому адресовал свой рассказ лишь Сергееву, поворачивавшему голову за плавно передвигавшимся министром. – Только я посмеялся, хотел дать команду или убрать мужика, или муды прикрыть, мне говорят: скульптор Вера Мухина. И все! Руки по швам. Куда я против нее? Кто я и где я? Кто она и где она? А-а, думаю… – и здесь министр высказался доверительно, вполголоса, будто мог кто-то услышать и передать Мухиной: – … с ней! Пусть сталевар, или кто там, с мудями стоит, раз ей так нравится. Может, у определенной части населения в результате интерес к оперному искусству поднимется. Вот так вот. Да-а… А советское правосудие не может быть позорящим фактом. Это я тебе как факт говорю, демонстрирую мой взгляд и мое понимание на эти вещи. Ты меня понял?