Дрожь в полынном зное - стр. 9

В порыве ностальгии он вспомнит об армейских реликвиях, оставшихся в родительском доме. Потом радостно спохватится, вспомнив, что одна ценность осталась с ним. Он кинется в коридор, к шкафу. После недолгих поисков он найдет кожаный армейский ремень - по-прежнему сияющий начищенной латунной бляхой.

Он будет сжимать этот ремень в дрожащих руках и на несколько мучительных секунд ему станет так тоскливо, что почти физически больно. Потом напряжение отпустит. Он закинет ремень обратно в шкаф, на этот раз на самую высокую полку, прочь от глаз.

Нет… Так не будет.

Не будет у Сержанта никакого дембеля, возвращения в родную деревню, нудной работы, сварливой жены, сына-астматика и квартиры в кредит. Правда в том, что он никогда не покинет пределы части и останется навечно в том пропахшем полынью мае первого года третьего тысячелетия.

4. Холмы

IV

- Знаешь, что было тут раньше? - Расик смачно затянулся сигаретой, которую я прежде выкурил первым до половины.

Курево у нас с ним было общее: три мои пачки и две его, спрятанные в тайнике, оборудованном в щели между досками, которыми была обшита душевая кабинка с бочкой воды на крыше, расположенная в стороне от казармы. Мы курили дважды в день, тайком доставая сигареты из тайника, растягивая запас привезенный из дома и не “светясь” перед сослуживцами.

В утро, когда мы впервые прибыли в часть, нас - растерянных и подавленных, выстроили перед прапорщиком возле той самой душевой кабинки. Прапорщик - полный лысеющий мужик с поросячьими глазками, осматривал нас, будто покупатель выбирающий мясо в магазине: брезгливо и бесцеремонно, изредка кидая недовольные взгляды на крутящегося возле него Сержанта. Потом он выдал короткую пафосную речь про воинский долг перед родиной, произнося ее так, будто проигрывал запись, а закончив, приказал нам снять одежду до трусов, опустошить содержимое карманов и пакетов и выложить имущество перед собой.

Мы с Расиком стояли рядом и когда прапорщик и Сержант отвлеклись, то сговорившись одними глазами смогли спрятать пачки сигарет в щели между досками душевой кабинки, стоящей рядом. Нам повезло - тайник оказался надежным и никто ничего не заметил.

Наша одежда отправилась в кучу, которую Сержант поджег, устроив костер, а деньги из карманов перекочевали в карман прапорщика. Видимо это и было частью нашего воинского долга. Мыло, зубную пасту и щетку нам позволили оставить, а еду и сигареты забрал Сержант.

Далее нас побрили налысо два “духа”, приглашённые для этих целей из соседней части - пара тощих, затравленного вида молчаливых парней, которые зловещим шепотом выпрашивали у нас сигареты. Помню, как мне стало не по себе от понимания, что мы вскоре сами будет такими же.

После стрижки нам позволили ополоснуться в душе, выделив по тридцать секунд каждому. Трепещущие от волнения и смущения, мы бросались по очереди под неровную струю, лихорадочно намыливались и вылетали из кабинки под выкрики Сержанта, с несмытой пеной, наспех натягивая трусы.

Следом нам выдали обмундирование, особо не считаясь с размерами, не ношеное, но судя по запаху - долгие годы лежавшее на складе.

- Что тут было раньше? Не знаю, - ответил я Расику, наблюдая как тот за одну затяжку спалил четверть сигареты.

Мы сидели на вершине покрытого травой и кустарниками холма, ближайшего к казарме - одного из многих, раскиданных в кажущемся беспорядке по округе. Прежде чем закурить, мы заново запеленали пропитанные потом и кровью от сорванных мозолей портянки, с каждым разом совершенствуясь в навыке.