Драма моего снобизма - стр. 2

забронировать гостиницу, приобрести авиабилет. Вот в таких отношениях с интернетом я был, когда одна из моих слушательниц, дочь художницы, став участником «Сноба», рассказала, что подписка у неё на год, и она может пригласить в клуб бесплатно на три месяца кого угодно. Ну, и пригласила меня. Я не стал сопротивляться и решил попробовать.

С названием интернетной площадки пришлось разбираться серьёзно, когда я обозвал моего английского друга снобом. Он, выпускник Итона, довольно резко возразил – я не сноб. Почему? Сошлюсь на сноску[1]. Собственно, тут объяснение, почему англичанину трудно отыскать позитивное в слове сноб. В русском контексте всё выглядит иначе. Сноб отделяет себя от плебса. Более того, группа авторов-снобов отличала себя от остальных участников проекта претензией: мол, тут не место дилетантам, незрелым суждениям, людям из социальных низов…

Толкование слова сноб не было для меня открытием небесной Америки. Но мои низкие земные ощущения были связаны с драмой моего снобизма. В эмиграции она проявилась с первых дней. Надо было временно принять как факт понижение социального статуса: поработал на бензоколонке, на почте, давал частные уроки. Я справлялся, не просил никакой помощи у государства, зарабатывал на жизнь сам. Потому, спустя много лет, удивился, когда один из моих именитых приятелей, эмигрировав из Той Страны в Америку, первым делом сел на пособия. И с упоением рассказывал, как легко можно прожить на них в сегодняшней Калифорнии.

Приятель не из бедных, завёл свой сайт, и каждый день выставлялся на интернете 10-минутными видеороликами. Сообщая о получаемых пособиях, он фанфаронил, поучал, делился планами, чем намерен заняться до получения гражданства. И зачем-то через слово напоминал: «я, между прочим, профессор математики», хотя им не был, хвастал: «я пишу одновременно пять книг», хотя прежде ничего стоящего не написал, объявлял: «я связался с IT-компанией и выстраиваю новый бизнес, но почему раньше не построил… А вот признание, что “хожу на бесплатные курсы и учу язык по 12 часов в сутки“» – такое было похоже на правду. Всякий более-менее внятный человек хватался в эмиграции за эту соломинку. Перфоманс на видеороликах выглядел бы родом безобидного снобизма, если бы неожиданно не обернулся бедой – американское правительство вдруг объявило, что не будет выдавать иммигрантам не то, что паспорт, но даже вид на жительство, если они начинают не с зарабатывания на жизнь, а с просьб о пособии.

Впрочем, каждый начинает свой путь в эмиграции со своим кодексом: кто-то с благодарности стране, давшей беглецу приют, кто-то с критики её. Кому-то важно сберечь достоинство, кому-то – похвастать утерянным на Родине статусом. Одни радуются обретённой свободе, другие – возможности жить на халяву. И едва ли не все скрываются под маской сноба. Мой снобизм был следствием моего сочинительства, ощущения невостребованности, неоцененности, ревности.

Не стану разгадывать причины настоящего успеха эмигрантов – такое случается. Но замечу, что музыканты, спортсмены, писатели, актёры, оставшиеся в России, честнее и последовательнее разочарованных заграницей возвращенцев, не говоря уж о пробовавших усидеть на двух стульях. Обитая на Западе, последние регулярно ездят на Родину за наградами, премиями, званиями, заочно занимают там кафедры, профессорские должности, читают лекции, ведут семинары, издаются, отзываются на приглашения Кремля, выступают на конференциях, принимая всевозможные блага и. отбывают назад. Что-то некорректное выпрыгивало в снобизме этой публики. За глубокомыслием же её скрывается не плюрализм, а конформизм, не гибкость, а банальное лукавство с циничной властью, игра с самим собой, а не с нею. Нелепы были укоры российской интеллигенции, что мир отмечает юбилеи великих русских писателей, а правителям в Москве не до своих классиков, что на Западе пишут о 100-летии Октябрьской революции, а Кремль замалчивает историческую дату, продвигая идею примирения.