Доспехи из чешуи дракона - стр. 37
Картинка неожиданно изменилась, отдалилась…С высоты птичьего полета было невозможно что-то разглядеть, кроме медленно ползущего над рекой тумана, но зато были отчетливо слышны крики…громкие, душераздирающие, заставляющие замирать сердце. Потом все стихло, туман рассеялся, и над поверхностью воды уже не было видно звериных голов. По реке плыли лишь гнилые стволы, притом не к центру, а по течению…
Проклятые видения являлись когда попало и, совершенно не принося пользы, только мешали жить. Действительно, какое бродяге дело до взбесившихся зверей и гнилых коряг, решивших переплыть реку ночью, да еще в туман? К тому же туман появлялся ближе к утру, а луна окрашивалась в красный цвет в этих краях настолько редко, что одна лишь возникшая в голове картинка была признаком надвигающегося сумасшествия, к несчастью, именно его.
Видение не только напугало Шака, но и похитило драгоценное время в самый неподходящий момент, а именно, когда решался вопрос жизни и смерти; вопрос, выйдут ли они из трактира на собственных ногах, пусть даже слегка покалеченных, или их вынесут, предварительно забив кулаками, палками, табуретами и прочими предметами, которые попадутся взбешенным людишкам под руку. Гнев толпы – страшная сила, он подобен вулкану и необуздан, как дикий кабан. Всего одна искра, одно резкое движение или крик, и в принципе довольно мирные люди готовы разорвать виновников своих бед на части.
Сейчас эти люди поднялись с мест и очень не по– доброму смотрели на парочку мерзавцев, по чьей милости остались без денег. Ненависть к фальшивомонетчикам, умудрившимся избежать возмездия, объединила и профессиональных игроков, и обманутых ими крестьян, и прочих посетителей, и прислугу, и понесшего убытки хозяина, и лишившихся доходов разносчиков блюд. Гнойник коллективной злости должен был вот-вот прорваться, и именно в этот момент Шак впал в состояние, близкое к дурманному сну. Сколько ни дергал Семиун его за рукав, а шарлатан так и не хотел просыпаться.
Всегда найдется добрый человек, который выведет толпу из замешательства, подольет масла в огонь и кинет клич, побудив озлобленные массы к действию. Той самой иглой, что вскрыла нарыв, была рыжеволосая блудница, так и не простившая пренебрежительного отказа от ее услуг. «Добрая душа» вскочила на стол и принялась сквернословить, посылая в адрес обоих голодранцев и их мужского начала изысканные проклятия. Большего и не потребовалось! Доведенная до крайней степени бешенства толпа накинулась на скитальцев.
Шак очнулся от сильной головной боли. Он лежал на спине, сверху восседал какой-то пьяный мужик и, держа бродягу за уши, методично стукал его затылком об пол. Рядышком суетилось несколько крестьян, пинавших бока жертвы ногами и бьющих палками по всем доступным местам ненавистного тела. Не страдала от их потуг лишь голова, прикрытая руками основного мучителя. Многострадальный череп уже выдержал с десяток ударов, но всему, как известно, есть предел, он мог и расколоться.
Резко выдернув руку из-под каблука чьего-то сапога, Шак впился окровавленными пальцами мужику в пах; тот, в свою очередь, заверещал, как недорезанный поросенок, и запрыгал, испытывая на прочность могучий пресс шарлатана своими костлявыми ягодицами.
Забавная скачка не развеселила толпу, а, наоборот, еще больше разозлила. Кто-то опустил на голову пьяного всадника табурет, а потом, ухватившись за шкирку, выкинул его из «седла». Теперь крепость шарлатанского брюха проверяли не острые мослы, а чьи-то сапоги, судя по причиняемой ими боли, довольно сносно подкованные. Прикрыв голову обеими руками и приняв позу эмбриона, Шак закрутился по полу. Уже не раз побывавший в подобных ситуациях прохиндей знал, что лучше подставить бока и конечности, лучше крутиться, чем просто лежать, и лучше искать подходящий случай, чем просто ждать, пока он не подвернется сам, и надеяться, что озверевший люд одумается.