Дорога в прошедшем времени - стр. 34
Главное, конечно, цели. Во имя чего расходовалась энергия народа, человеческая жизнь и ресурсы страны? Первое время цели партии не вызывали сомнений у массы людей. Позже, когда народ перерос свой «авангард», забуксовавший в старых цитатах, «дело партии» не стало «делом народа». Наш «сталинский», а позднее «развитой» тип социализма с его специфическими экономикой, обществом и государством были созданы КПСС, для КПСС и не могли существовать без такой партии. Без КПСС советский социализм не был бы самим собой. Это было бы нечто другое. Но нам и в голову не приходило, что иное возможно.
Все, что не укладывалось в рамки партийной идеологии, на разных этапах нашей истории с разной степенью жестокости подавлялось. Политической борьбы нет, зато все слова, производные от слова «политика», имели особый, чрезвычайно глубокий, едва ли не мистический смысл, доступный пониманию лишь избранных вождей. Народ и рядовые члены КПСС перед этим словом могли только благоговеть. Но в лучшем случае были равнодушны.
Персональная критика в партии, как и в обществе, приветствовалась и поощрялась. Кроме критики в адрес политбюро и тем более генсека. Сталинские времена культа личности прошли. Культ был осужден, но славословие партийных вождей продолжалось. Дело было не в инерции или какой-то гипертрофированной подхалимской природе коммунистов. Это был комплекс, инстинкт самосохранения. Мало того, это было удобно. Не надо думать. Непогрешимость очередного «верного ленинца» была залогом непоколебимости всего учения марксизма-ленинизма – «всесильного, потому что верного». Усомниться в этом было невозможно. Иначе смерть партии, смерть системы. В итоге столь ревностно культивируемый догматизм с каждым годом все больше и больше ослаблял партию, обрекал страну на глобальное отставание. Но насколько я помню, в наше время на периферии никто и не пытался оспаривать мудрость вождей и верность учения. Словечко «диссидент», появившееся в конце застоя, воспринималось абстрактно негативно. Никто этих «диссидентов» не видел, не слышал, не знал, в чем их диссидентство.
Партия, называвшая себя передовым отрядом, действительно им была. Но только в том смысле, что коммунисты, как правило, были наиболее толковыми, работящими рабочими и крестьянами. За что их и в партию приняли. Про членов партии из интеллигенции так сказать нельзя. Тут все было сложнее. И едва ли в интеллектуальном плане партия оправдывала присвоенное себе звание передового отряда. Многие умные люди из интеллигенции никогда не хотели вступать в партию, а многие вступали не из идеологических, а из житейских или конъюнктурных соображений.
Шла весна 1973 года. Кемеровский домостроительный комбинат, главным инженером которого я был, работал в три смены. Я старался освоить новый для меня режим непрерывного производства.
В ежедневной мелкой суете налаживания большого ритма стал замечать присутствие нового лица. Это присутствие становилось слишком частым, чтобы быть случайным. Да и «лицо» было очень известным в городе. Первый секретарь горкома партии Георгий Адамович Навасардянц стал частым гостем наших планерок, штабов, комиссий. Сидел скромно в сторонке и, как правило, ни во что не вмешивался.
В начале апреля вечером пригласил меня в горком. Долго мы сидели. Начали разговор о производстве, закончили семьей. Я чувствовал, что все это неспроста. Что-то должно было произойти. Но не знал, что именно. Наконец Навасардянц сказал что-то вроде: «…мы хотели предложить тебе работу второго секретаря горкома…» Ответ свой хорошо помню, поскольку он был неожиданным и странным. «А как же Владимир Николаевич?» – спросил я. Это вызвало удивление. При чем здесь Владимир Николаевич? В.Н. Ганин был вторым секретарем горкома. Он вел капитальное строительство. Его я знал и относился к нему с уважением. Попытался это объяснить Навасардянцу. В ответ услышал: не лезь не в свое дело. Что если и не успокоило меня, то уж точно показало неуместность заботы о старых партийных кадрах. Все мои сомнения по поводу того, что я и часа не был партийным и комсомольским, как сейчас говорят, функционером, были отвергнуты и даже зачтены в мои достоинства. Умение проводить планерки, знание городских сетей канализации и проблем теплоснабжения оказались главными аргументами.