Дорога - стр. 31
– Ну, не скажи. «Затоваренную бочкотару» Аксенова я читал и, помнится, очень веселился. Стихи Ахмадулиной тоже слышал, в «Иронии судьбы», Пугачева пела. Про Высоцкого я уж молчу, его творения вся страна знает. Так что я не безнадежен, – засмеялся Андрей. – А тебя по-прежнему тянет на все элитарное, недоступное большинству, да?
– При чем тут элитарность!
– Ой, Алка, я же тебя столько лет знаю! Что ты мне вкручиваешь? Что я, не понимаю, что для тебя важно?
– Ну, и что же для меня важно? – надменно спросила Аэлла.
– Чтобы то, что у тебя есть, или то, что ты знаешь, было недоступно простому большинству. У тебя все должно быть самое редкое или самое лучшее. Алка, не выпендривайся, я тебя насквозь вижу. И перестань пить вино, я терпеть не могу, когда от женщины пахнет алкоголем. Бросай свой умный вид, снимай свою кружевную тряпочку и иди сюда.
Аэлла отставила бокал с вином и легла рядом с ним.
– Андрюшка, ну почему я все тебе прощаю, а? Никому не позволяю так с собой обращаться, как тебе. Никто не смеет называть меня Алкой. А ты, паразитская морда, смеешь!
– Ты питаешь ко мне слабость, – усмехнулся он. – Впрочем, как и я к тебе. Ведь знаю, что ты кукла расфуфыренная, а все равно мне тебя жалко.
– Тебе?! – Аэлла изобразила возмущение и набросилась на него с кулачками. – Меня?! Жалко?! Да как ты смеешь, несчастный инженеришко! Кто ты такой, чтобы меня жалеть?
Она колотила его поверх одеяла, а Бегорский делал вид, что уворачивается. Эта сцена повторялась из раза в раз с различными вариациями: повод для нее бывал каждый раз новым, но результат – одним и тем же. Аэлла сердилась и била его, а он смеялся и просил пощады.
– Не смей называть меня расфуфыренной куклой! Я – один из лучших в стране пластических хирургов, а ты – никто. Я – красивая и богатая свободная женщина, а ты…
– А я некрасивый и небогатый инженер, но тоже, между прочим, свободный и тоже один из лучших в своем деле. Так что разница между нами невелика.
– Я делаю тебе одолжение, позволяю приехать сюда и лечь в эту постель!
– Я тоже делаю тебе одолжение, приезжаю и утешаю тебя, несчастную, и жалею, и ублажаю, когда больше некому это сделать. Все, Алка, кончай драться, ты мне последние волосенки повыдергаешь!
– Сдаешься?
– Сдаюсь. И в знак моего полного поражения пойди приготовь мне поесть.
Аэлла покорно вставала и шла на кухню. Она умела вкусно готовить, но делала это крайне редко, предпочитая покупать готовую еду в кулинариях при дорогих ресторанах – доходы позволяли. У нее в холодильнике всегда были на выбор три-четыре салата и парочка мясных изделий.
– Что тебе пожарить, куриные котлеты или ростбиф? – крикнула она из кухни.
– Сосиски свари! – громко ответил Андрей.
– У меня нет сосисок, – Аэлла заглянула в комнату. – Я их не покупаю.
– Тогда сардельки.
– Ты что, издеваешься?
Она сдернула с него одеяло и швырнула на пол.
– Я предлагаю тебе блюда из натурального мяса, а ты требуешь каких-то немыслимых поддельных продуктов.
– Я прошу только того, к чему привык на свою зарплату инженера. И, между прочим, сосисками и сардельками питается вся страна.
– Я – не вся страна!
– Вот я и говорю: ты любишь, чтобы у тебя все было не такое, как у других. Простая ты, Алка, как три копейки, вся твоя сущность невооруженным глазом видна.