Должники - стр. 24

Следующий день повторил предыдущий, в еще большей степени смахивая на кошмарный сон, чем на реальность. Тоня уже не пыталась вернуться к развилке, не искала забор – выбирала в чаще проходимые места, надеясь, что те, кто ищут, будут знать, где искать. Антонина Аренова верила не в чудо или собственную везучесть – в мужа, в его энергию, настойчивость и любовь. Только эти слагаемые могли бы снова сложить их семью. Еще молила судьбу, чтобы не заболел Илья. Можно смириться с детским плачем, но нельзя – с молчанием, когда обессиленный болезнью ребенок не издает ни звука и еле дышит. Она выбросила корзину с грибами, приноровилась сушить ползунки и пеленки, изловчилась отбиваться от комаров и упрямо не расставалась с коляской, выискивая намеки на тропки, по которым могли бы катиться колеса. Илюша то плакал, то засыпал на груди, не способной дать сыну ни капли спасительного молока. Когда солнце снова потянулось к земле, случилось первое чудо: путь перегородил ручей. Вода была холодной, прозрачной и вкусной, вкуснее Тоня ничего не пила. Она набрала полную бутылочку, умылась, напоила сынишку, напилась сама, припав к ручью, как припадают дикие звери. Затем оторвала кружево комбинации, пометила ажурной тканью кусты. Еще долго кружила вокруг, не решаясь отойти даже на несколько метров. Вдруг эхо донесло странные звуки, похожие на слабые раскаты грома. Тонечка прислушалась: где-то явно стреляли. И тут ее осенило: это же Саша их ищет, наверняка, поднял на ноги всех! Она схватила сынишку и помчалась, сломя голову, туда, где, как ей казалось, палили из ружей. Бежала долго, игнорируя плач ребенка, напуганного тряской и поведением мамы, которая неслась, как сумасшедшая, и вопила: «Мы здесь!» Наконец остановилась, задыхаясь от бега, оперлась о сосну и, прижав к себе сына, вяло удивилась тяжести тельца: мальчик два дня почти ничего не ел, а прибавил не меньше пары кило. Потом догадалась, что просто сама ослабла, побрела обратно к коляске. Илюшка хныкал, забавно причмокивая. За соску она отдала бы сейчас пять лет собственной жизни. Тоня спустила с мальчика ползунки, дождалась журчащей струйки, пристегнула к пуговицам лямки. Разгибаясь, увидела на земле соску, выпавшую из одежды сынишки. Наверное, меньше бы радовался кладоискатель, отыскавший сокровища шейха. Она бережно обтерла бесценную находку, облизнула и вставила в жадный детский рот. Пройдя еще метров пять, поняла, что двигаться дальше нет смысла: мешали страх темноты и сознание, что заниматься поисками коляски в этой ситуации глупо. Бережно прижала к себе задремавшего малыша и медленно опустилась с ним под кедр, на выступавшие из земли корявые могучие корни. Снова зажглись звезды, но смотреть вверх пропала охота: кроме надменности и насмешки от этих холодных небесных тел ждать ничего не приходилось. Она прикрыла глаза, сна не было, а были разные картинки. Выпускной в музыкальном училище, усатые красные раки на блюде, югославские белые шпильки, добытые с бешеной переплатой, пирожковая, куда они забегали с девчонками после занятий, фирменный Розочкин борщ, заправленный старым салом, кипящие в масле раздутые золотистые чебуреки, розовые помидоры с кулак. Тонечка сглотнула слюну. Странно, в умных книжках пишут, что в таких ситуациях человек думает о вечности, о зле и добре, выносит оценку прожитой жизни, размышляет о несправедливости бытия. Ей же на ум приходит одна жратва да какие-то дурацкие туфли, от которых в памяти остался только кровавый волдырь. Можно было бы предположить, что подобные мысли – от бездуховности или скудоумия, но и тут анализировать ничегошеньки не хотелось. Хотелось одного: спать. Это желание не способен перебить даже страх, что они никогда не выберутся из этой проклятой чащи. Она должна отдохнуть, иначе совсем не останется сил. Тоня привалилась к стволу, сцепила за детской спинкой руки замком и расслабилась, уяснив, что слова «сон» и «жизнь» для них сейчас равнозначны. Вторым чудом стала теплая ночь, не давшая спящим замерзнуть…