Доктор гад - стр. 27
– У меня много времени, я умею с ним обращаться, – спокойно проговорил он. – А ты?
Дитр не ответил, прикидывая, что с ним можно сделать. Сбросить на угли – бесполезно, тварь больше не горит в огне. Наверняка и кипяток ему нипочём, как и горячий пар. Ребус взмахнул рукавом и отскочил, а стена топки под ним треснула. Дитр понял, что сейчас будет, и отпрыгнул в сторону, прежде чем в него полетели угли.
– Мне вот интересно, – продолжал откуда-то сверху его мягкий баритон, – а разведётся ли с тобой жена, если ты станешь таким же, как я? Гралейка скорее удавится, чем станет жить с тем, на кого ей не нравится смотреть.
– Почти грустно, когда такой, как ты, начинает рассуждать о женщинах, – выкрикнул ему Дитр из-за стены другой топки, отдышавшись после прыжка. – Ты даже матери родной в глаза не видел.
И тут же его суть поняла, что надо делать – раньше, чем понял ум, раньше, чем рядом треснула труба, грозя обварить паром его лицо. Пар мгновенно тяжелел и опадал холодными каплями, которые тут же превращались в снежинки. Ребус не любил, когда говорили что-то про его мать. И теперь он абсолютно точно вознамерился изуродовать шеф-следователя, потому что тому будет по меньшей мере один потрясённый зритель – его жена-гралейка.
– Ты решил сделать меня таким же, как ты? – прокричал Дитр, не обращая внимания на пар, который продолжал вылетать снежинками из трубы. – А ведь в этом нет никакого толку, мы с тобой и так похожи.
Наверху что-то заскреблось: маньяк, похоже, решил спуститься на брусчатку. Дитр нащупал пистолет – слишком близкую пулю тварь не остановит, пусть подойдёт поближе. – Мы бы могли даже подружиться, не будь ты таким пустым, – продолжал он, чувствуя приближение чужой ненависти. – Ты, верно, это понимаешь – понимаешь собственную пустоту, – иначе бы не торчал вечно у всех на виду, ища внимания у толпы.
Тёмная фигура спрыгнула с лестницы, приземлившись рядом с ним. Пятнистая ладонь вертела какую-то белую палку, и Дитр понял, что это раскалённый добела прут, которому всемирщик не даёт терять теплоединицы. Прут не опалял его руки, не обжигал безвозвратно изуродованную кожу, и Ребус всякий раз кичился своей неуязвимостью, проверяя жертв на хрупкость. Повеяло жаром, и Дитр отпрыгнул от раскалённого прута, промелькнувшего прямо перед его лицом. Он сосредоточился, думая, как бы ему охладить железо, но тяжело было одновременно отбиваться и быть не-здесь.
Треснула другая труба, а за ней и стена очередной топки. Дитр выбежал на открытое пространство, где ни пар, ни угли не могли его достать. Лишь маньяк надвигался на него с зажатым в руке раскалённым прутом.
– Я не стану уродом, если меня обезобразить, Рофомм, – Дитр напряжённо ухмыльнулся, в очередной раз уклоняясь от обжигающего удара. – Как и ты не был красив даже с красивым лицом. Ты всегда был уродлив. Само твоё рождение было уродливо, – добавил он, подбираясь к болезненной точке.
И тут маньяк решил ответить:
– Всякое рождение уродливо, Парцес. Посмотрим же, что родится от тебя. Если родится.
Дитр на мгновение замер, чуть не пропустив очередной взмах прутом. Виалле в последнее время нездоровилось, неужто она… Неужто он знает?
И ему стало страшно. Ему стало ненавистней всей прежней его ненависти. «Если родится». Поэтому он не трогал Виаллу: он выжидал. И теперь Дитр знал, чего он выжидал, и ненавидел за троих – и за себя, и за жену, и за то, что растёт внутри неё.