Доктор - стр. 12
Ольга опять начинала смеяться.
– Нет, я с вами точно умру, – махала она на меня тонкой рукой. – Сделайте что-нибудь, доктор: мне плохо!
И я, помню, подумал: «Раз ты смеешься легко, то, наверное, плачешь тоже легко. У таких, как ты, легких женщин смех и слезы всегда рядом – ты даже, наверное, можешь смеяться и плакать одновременно…»
Она вдруг спохватилась:
– Да что ж я сижу? Мне же надо за дочкою, в садик.
– У вас уже дочь? – удивился я.
– Да, ей три года. А чему вы так удивились?
– Да нет, ничему. Просто вы очень молодо выглядите.
– Что ж, спасибо: и за комплимент, и за чай. У вас здесь очень славно.
– Вот и заходите почаще.
– Спасибо, зайду непременно…
Я встал, чтоб ее проводить. Уже возле двери она обернулась и, прощаясь, легко прикоснулась к моей левой руке.
– Еще раз спасибо. До встречи, – сказала она.
Мы посмотрели друг другу в глаза. Ее зрачки сузились, взгляд потемнел, и лицо напряглось. «Что с вами, Оля?» – хотел я спросить, но она повернулась и зашагала по коридору. Я смотрел, как ее рыжие волосы колыхались над белым халатом.
Сильная боль вдруг пронзила мне левую руку – как раз там, где Ольга коснулась ее. «Что за черт?» – с досадой я потряс кистью, словно желая стряхнуть эту боль, но она прицепилась ко мне не на шутку.
Вернувшись к себе в кабинет, я долго стоял у окна. Боль понемногу стихала, зато нарастала тревога. «Что это было?» – думал я то ли о приступе боли, то ли об Ольге и нашей с ней встрече, то ли обо всем этом одновременно.
VIII
Три следующих дня – как раз с пятницы до понедельника – мне казалось, что я простудился. Мало того, что меня непрерывно знобило, так еще и терзала неутолимая жажда. Я пил воду и чай чашку за чашкой, но не мог погасить тот пожар, что сильней и сильней разгорался во мне.
Что-то случилось и с моей головой: я неожиданно стал забывать назначенье простейших предметов. Возьмешь, скажем, чайник – и долго, с недоумением смотришь на его выпуклый никелированный бок, на отраженье щекастого, вширь расплывшегося лица, и не можешь понять: кто же там распластался по выгнутой стали? И зачем я так долго держу этот чайник в руках? Или зачем я достал одежную щетку и теперь вожу пальцами по ее рыжей щетине? Я как будто забыл, для чего нужна эта самая щетка и что я собрался с ней делать.
Навык самых простых и привычных движений тоже стал от меня ускользать. То, что я делал бессчетное множество раз, никогда не задумываясь о том, как я это делаю, – завязывал, например, шнурки туфель или застегивал пуговицы – стало вдруг представляться чем-то запутанно-сложным. У меня все валилось из рук: я, занимавшийся двадцать пять лет кропотливой ручною работой, вдруг разучился работать руками! За выходные дни я разбил несколько чашек, сломал кофемолку и чуть не устроил пожар, оставив включенным утюг на столе.
Даже сын, уж на что был всегда ко мне невнимателен – жизнь вне компьютера вообще мало интересовала его, – и тот спросил:
– Что с тобой, батя? Ты, часом, не заболел?
– Пустяки, оклемаюсь, – бодрился я. – Мне сейчас главное вас с Машуткой не заразить.
«Что же это за вирус ко мне привязался? – думал я, запивая водой очередную таблетку аспирина. – Никогда со мной не бывало такого: нет ни кашля, ни насморка, а ломает всего, точно черти всю ночь на мне воду возили…» Я старался не выходить из своей комнаты, почти ничего не ел – зато в огромных количествах пил сладкий чай, добавляя в него коньяку из давнишних запасов, да рассеянно перелистывал старые книги.