Догмат крови - стр. 56
– Хочу расспросить о ритуальных убийствах. Мне дали один латинский манускрипт, – студент протянул свиток.
Профессор бегло просмотрел рукопись.
– Ну и что? Это так называемое Житомирское дело. Довольно известное.
– Известное!? – разочаровано протянул Владимир. – А мне сказали, что это редчайший документ.
– Редчайший? Вот и нет! – профессор ухмыльнулся в бороду. – Декрет коронного суда, рассматривавшего Житомирское дело, был разослан для оглашения по всем монастырям и костелам. Сохранилось множество копий, одну из которых ты держишь в руках. Процесс затеял католический бискуп-коадъютор Киевский и Черниговский Гаэтан Солтык, ярый гонитель не только иудеев, но и православных. Обвинение утверждало, что сам Господь непреложно указал на виноватых, ибо, когда тело ребенка несли мимо еврейской корчмы, из его ран начала сочиться кровь. Толпа схватила евреев, арендовавших корчму. Их отдали в руки палачам и подвергли страшным истязаниям. Первым не выдержал некий Зевель; ведь жестокие мучения, на которые были столь изобретательны ляхи, только наши предки-казаки могли вынести без единого стона, а где уж слабосильным жидам! Под пыткой малодушный Зевель возжелал принять католическую веру, а вслед за ним признания были вырваны у остальных обвиняемых. В Житомире до сих пор сохранилась братская могила казненных, коих почитают невинно замученными. Через несколько лет польскому еврею Якову Селеке удалось добраться до Ватикана и подать в папскую канцелярию жалобу на жестокие преследования. Дело рассматривал советник инквизиции Лоренцо Ганганелли, будущий папа Климентий XIV. Он запросил объяснения у польских епископов и нашел их совершенно неубедительными. Папский нунций в Речи Посполитой обратился к королю и магнатам с увещеванием не устраивать бездоказательных судилищ, подобных Житомирскому. Что же касается епископа Солтыка, то после раздела Речи Посполитой матушка императрица Екатерина Великая сослала его в Калугу за постоянное противодействие русским интересам. Вот так-то, Володя!
Профессор вернул сыну свиток и вновь углубился в свой фолиант. Студент размышлял над его словами. Отец всегда был для него непререкаемым авторитетом, но сейчас в Голубеве-младшем шевельнулось сомнение. Не то чтобы он усомнился в отцовских знаниях, нет, он бы никогда этого не посмел. Однако Владимир знал пристрастное отношение отца к документам польского происхождения. Профессор был историком южнорусской церкви, настрадавшейся за несколько веков польского владычества, и не мог простить католикам жестоких гонений на диссидентов, как называли исповедовавших православие в Речи Посполитой. Нелюбовь к полякам была в крови у потомка малороссийских хлебопашцев. Поэтому студент решил не возвращаться к щекотливому вопросу о католическом правосудии, а расспросить о ритуале.
– Батюшка! – окликнул он отца. – Народная молва обвиняет жидов в ритуальных убийствах. А что говорит по этому поводу наука?
– Отошлю тебя к записке Владимира Даля, автора толкового словаря живого великорусского языка. На основании архивных материалов Даль составил записку, предназначенную для узкого круга лиц – для великих князей и высших сановников. Было отпечатано несколько десятков экземпляров, за которыми началась настоящая охота. Евреи скупили и уничтожили почти весь тираж. Через два десятка лет было решено переиздать книгу Даля, но наборщик-иудей похитил оригинал и скрылся. Впрочем, в моей библиотеке сия редкость имеется.