Дочь палача и черный монах - стр. 46
Не успел палач замахнуться для нового удара, как услышал за спиной тихий шорох. В следующее мгновение горло его сдавил тонкий шнурок.
Но ведь их же только двое?
Он схватился за горло, но кожаный шнур уже врезался глубоко в кожу. Палач стал задыхаться, словно рыба, брошенная на берег. В глазах потемнело. Он в отчаянии подался всем телом назад и почувствовал, как во что-то уперся. Стена! Тогда он попытался раздавить человека позади себя между стеной и своей широкой спиной. Наконец горло перестало сдавливать. Легкие снова наполнились воздухом, и палач закашлялся. Он вскочил с грозным рыком, готовый к новой атаке. Левая рука его вцепилась в мягкую бархатистую материю и рванула, правой Куизль шарил по полу в поисках дубинки, которую прежде выронил. Он пригнулся и стал озираться в темной комнате.
Образы начали расплываться. Отдельные тени слились друг с другом и образовали единый массивный облик.
Внезапно он почувствовал, как тело начало постепенно неметь. Онемение расползалось от пореза на левой руке и охватывало каждую частичку тела. Его парализовало. Куизль попытался шевельнуть пальцами, но они его не слушались.
Кинжал… Отравлен…
Он скользнул вдоль стены и сполз на пол. Ноздри защекотал запах духов – яркий аромат фиалок, напомнивший о цветущих лугах. Палач лежал с открытыми глазами, но не способный даже пальцем шевельнуть, и вынужден был смотреть, как над ним склонились три человека в черных одеждах и перешептывались.
Третий… Видимо, проследил за мной… Что с Магдаленой?
Куизль почувствовал, как неизвестные подняли его и куда-то понесли.
Симон очнулся в кровати, на белом покрывале и уставился в потолок из свежевыструганных еловых досок. Откуда-то снаружи доносился приглушенный шум стройки. Молотки, пилы, отдельные крики людей… Куда, ради всего святого, он попал?
Молодой лекарь поднялся, и голову пронзила резкая боль. Он потрогал лоб и ладонью почувствовал свежую льняную повязку. И сразу все вспомнил. На них напали разбойники! Бенедикта… да, она выстрелила, потом – скачка через лес и наконец темнота. Скорее всего, он ударился о ветку. Сильные руки подняли его на лошадь, он еще смутно припоминал голоса и покачивание в седле. На этом воспоминания обрывались.
Симон почувствовал жажду. Оглядевшись, он увидел справа от кровати низенькую тумбочку, а на ней стоял глиняный кувшин. Не только потолок был новым – тумбочку тоже, видимо, сколотили совсем недавно, как и широкую кровать. В воздухе стоял запах смолы и свежераспиленного дерева, в углу пылал небольшой камин. Больше в комнате ничего не было. Окна закрывали ставни, так что внутрь пробивался лишь тонкий, но светлый лучик света. Значит, снаружи день.
Симон потянулся к кувшину и попробовал жидкость в нем. Вкус был горьким и отдавал мятой – наверное, оставили ему лекарство. Он начал пить большими глотками, и в этот миг дверь распахнулась. На пороге стояла Бенедикта и улыбалась.
– Ну что, выспались? – Она указала на его повязку. – Латал вас, конечно, не лекарь, но, полагаю, здешние каноники тоже умеют обращаться с иглой и нитками.
– Каноники? – растерянно переспросил Симон.
Бенедикта кивнула:
– Премонстранты. Мы в монастыре Штайнгадена. Когда мы убегали от разбойников, вы ударились головой об ветку. Я взвалила вас на лошадь и привезла сюда. Оставалось-то всего несколько миль.