Дневник провинциала в Петербурге - стр. 17
Да, мы лучше наших пращуров, но лучше не сами по себе, а потому, что мы отцы детей наших, которые, несомненно, будут лучше и наших пращуров, и нас.
Совершенно свежий и трезвый, я вышел на улицу с твердым намерением идти на все четыре стороны, как при самом выходе, на крыльце, меня застиг Прокоп.
– Так вот он где! – загремел он своим лающим голосом. – Ну, батюшка, задали вы нам задачу!
Признаюсь, при звуке этого голоса я струсил. Вот, думаю, сейчас схватит он меня в охапку и опять потащит к Елисееву.
– Мы думали, что он тихим манером концессию выслеживает, а он, прошу покорно, Шнейдершу изучает! Видели, батюшка, видели!
– Да, кстати… а ваши дела по концессии?
– Ну их!
Прокоп вдруг заволновался, и несколько секунд я думал, что у него от гнева сперло в зобу дыхание.
– Нет, вы представьте себе, какая со мной штука случилась! – воскликнул он наконец. – Все дело уж было на мази, и денег я с три пропасти рассорил, вдруг хлоп – решение: вести от Изюма дорогу несвоевременно! Это от Изюма-то!
– Гм… да… Изюм… это…
– Одно слово: Изюм! Только назови, всякий поймет! Да ведь кому у нас понимать-то – вы вот что мне скажите! Кому понимать-то!
Я чувствовал, что вот-вот Прокоп сейчас ударится в либереализм, и как-то инстинктивно пролепетал:
– Рrenez gardeon… peut nous entendre…[36]
– Ну их! Боюсь я их, что ли! По мне, хоть сколько хочешь подслушивай! Так вот, сударь, какие дела у нас делаются!
– Ну и что ж теперь!
– Теперь я другую линию повел. Железнодорожную-то часть бросил. Я свое дело сделал, указал на Изюм – нельзя? – стало быть, куда хочешь, хоть к черту-дьяволу дороги веди, мое дело теперь сторона! А я нынче по административной части гусара запустил. Хочу в губернаторы. С такими, скажу вам, людьми знакомство свел – отдай все, да и мало!
– А что?
– Да уж шабаш! Одно скверно – скучно очень, да и водки не подают. Не хотите ли, я вас сегодня вечером представлю? Сегодня в одном месте проект об уничтожении читать будут.
– Об уничтожении чего же?
– Ну… чего? Всего, разумеется. И мировые суды чтоб уничтожить, и окружные суды чтобы побоку, и земство по шапке. Словом сказать, чтобы ширь да высь – и больше ничего!
– Что вы! Да ведь это целая революция!
– А вы как об этом полагали! Мы ведь не немцы, помаленьку не любим! Вон головорезы-то – слышали, чай? – миллион триста тысяч голов требуют, ну а мы, им в пику, сорок миллионов поясниц заполучить желаем!
Прокоп, сказав это, залился добродушнейшим смехом. Этот смех – именно драгоценнейшее качество, за которое решительно нет возможности не примириться с нашими кадыками. Не могут они злокозничать серьезно, сейчас же сами свои козни на смех поднимут. А если который и начнет серьезничать, то, наверное, такую глупость сморозит, что тут же его в шуты произведут, и пойдет он ходить всю жизнь с надписью «гороховый шут».
– Однако это любопытно!
– Еще как любопытно-то, умора! Нынче прожекты-то эти в моде: все пишут! Один пишет о сокращении, другой – о расширении. Недавно один из наших даже прожект о расстрелянии прислал – право!
– И что ж?
– На виду! Говорят: горяченько немного, однако кой-чем позаимствоваться можно.
– Стало быть, и вы…
– Еще бы. И я прожект о расточении написал. Ведь и мне, батюшка, пирожка-то хочется! Не удалось в одном месте – пробую в другом. Там побываю, в другом месте прислушаюсь – смотришь, ан помаленьку и привыкаю фразы-то округлять. Я нынче по очереди каждодневно в семи домах бываю и везде только и дела делаю, что прожекты об уничтожении выслушиваю.