Дикий американец - стр. 9

– И что же, каждый день на корабле такие разносолы? – справился Курляндцев у кавалера Ратманова, с чрезмерной осторожностью передавая вино графу Толстому. После той несчастной ночи художник всё не мог прийти в себя и найти правильный тон с молодым офицером – от заговорщицкого до укоризненного, – а тому и дела не было.

– Провизия рассчитана таким образом, чтобы с избытком хватило до конца похода, – отвечал Ратманов. – Зелень, фрукты и вино пополняются на стоянках, вместе с водою, также живая птица и скот. Ежели вы вообразили нечто романическое, то вынужден вас разочаровать: каннибализма на корабле не бывает.

Самая страшная беда в дальнем плавании – цинготная болезнь, но против неё взяты все меры: дрожжи, горчица, еловый экстракт. В тропических широтах служителям дают пунш с лимоном, клюквенный сыроп, даже виноградное вино. Полезен также чай. Слава Богу, мы живем в девятнадцатом столетии, а не в Магеллановы времена, когда вымирали целые команды.

– А не случалось вам пробовать крыс? – поинтересовался Толстой, с завидным аппетитом уплетая рисовый пудинг. Впечатлительный Курляндцев поперхнулся.

– Крыс – нет. Но однажды пришлось сварить кошку вместо зайца, – усмехнулся Ратманов. – Недурной получился бульон.

"Вот тебе и рацион, – " одновременно подумали многие сухопутные.

– Крыс обыкновенно употребляют китайцы, для которых не существует нечистой пищи, – важно пояснил Ромберг и смутился, заметив, как Резанов отложил прибор и снял салфетку.

– А как, позвольте узнать, питается команда? Нет ли недовольных? – обратился купец Шемелин к самому капитану.

– А вы подойдите к ним во время обеда да попробуйте, – улыбнулся Крузенштерн. – Они вас попотчуют с удовольствием: щи с мясом и рюмка водки каждый день. Только вставать придется раненько. Матрозы что куры – встают на рассвете, а в девять часов уже спят.

Подали чай с пирогом. Курящие офицеры достали трубки и расположились на диванчике вокруг мачты.

– Правду ли говорят, что от долгого сожительства на тесном пространстве у иных моряков случается что-то вроде бешенства? – спросил капитана лейтенант Головачев.

– В моей службе таковых случаев не наблюдалось, – отвечал Крузенштерн. – Но на одном англинском фрегате, точно, был случай: молодой мичман был в походе с год, все время бодр, весел, исполнителен, и вдруг наложил на себя руки в нескольких днях пути от дома.

– Да для чего?

– Так, от задумчивости.

– Я бы ни за что, ни даже в смертельной болезни не сотворил бы подобное, – убежденно заявил Головачев. – Почитаю это перед Богом величайшим грехом, а перед людьми – трусостью.

Крузенштерн как-то странно посмотрел на молодого офицера, но ничего не сказал.

– Англичане суть дурные учители нашей гвардейской молодежи по части самоубийств, – заметил Резанов. – Сия зараза перекинулась уже и в провинцию. А чего бы, кажется, не хватает при новом-то государе Александре Милостивом?

При упоминании царя в кают-компании возникла какая-то неловкость. Обсуждать его свободно при такой персоне как посол и камергер Резанов было неудобно, несмотря на весь его либерализм.

– Что ж, при Павле Петровиче стреляться разве было приятнее? – наивно поинтересовался Толстой.

– По крайней мере – извинительнее, – мягко возразил Резанов. "Хлебну я ещё горя с этим молодцом, – при этом подумал он. – Слишком боек".