Диаблеро - стр. 5
– И что, ты хочешь, чтоб я извинился? – уточнил я, полагая что этим вряд ли всё ограничится.
– Не, я не хочу, – хмыкнул ухажер. – Но моя девушка сильно обиделась, она сказала, что если я сломаю тебе нос, то сегодня меня ждет незабываемая ночь, ну ты понимаешь? Так что пойдем, выйдем, обещаю, что бить буду аккуратно, но сильно.
– Ну а если я откажусь с тобой выходить? – я всё-таки отложил нож.
– У тебя есть варианты, – оскалился верзила. – Могу сломать тебе нос прямо здесь. Ну или ты можешь встать на колени и громко извиняться и целовать Оксанке ноги до тех пор, пока она тебя не простит. Делать надо все искренне, ведь если она тебе не поверит, то я все равно сломаю твой нос. Также можешь пройтись со мной в сортир и там обслужить меня вместо моей девушки, я как-то уже настроился на секс сегодня, и в принципе без разницы от кого его получу…
Я не удержался и хохотнул:
– Ты это серьезно? У тебя такая красивая девушка, а ты мечтаешь о перепихоне в сортире с другим мужиком?
Противник вспыхнул пунцовым, но только на миг, быстро собрался и откинувшись на спинку скрипнувшего стула презрительно сообщил:
– Дело не в удовольствие, а в унижении, этот акт унизит тебя достаточно глубоко чтоб удовлетворить честь моей девушки, ну и меня заодно…
– Да пошел ты, – я скрестил руки на груди. – Никуда я с тобой не пойду и ничего делать не буду. И ты ничего не сделаешь. Сейчас ведь не девяностые. Тут камеры кругом, персонал вызовет полицию, тебе же дороже выйдет.
– И что, ты тут всю ночь сидеть будешь? – усмехнулся качок. Он вытащил зубочистку и лениво ковырял ею в зубах. – Учти, если будешь тратить впустую мое время, то одним только разбитым носом ты уже не отделаешься.
Потом бросил использованную зубочистку мне в лицо и добавил, начиная вставать:
– Да и у Эдика отец – один из учредителей этого заведения, так что никто тебе ничего не вызовет, даже катафалку…
Как ни странно, но от сломанного носа меня спас один из афганцев. Походу у него реально крышу сорвало, или какой-то приступ эпилепсии произошел. Он вскочил из-за стола, закричал и сдёрнул с него скатерть, повалив бьющуюся посуду на пол. Вены на его лице были уже даже не красные, а синюшно-черными. Он резким ударом разбил почти допитую бутылку водки о свою голову и с розочкой кинулся на толпу мажоров.
Ревя, он перевернул им один из столов и попытался порезать платинового блондина. Девушки завизжали. Однокурсницы, быстро сориентировавшись выбежали из зала, и чуть позже за ними последовала влюбленная парочка. Блондин схватил руку с розочкой и пытался удержать, но проигрывал в силе матерому военному. Дружки мажора повисли на нем, пытаясь оторвать, но тот стоял как отлитый из железа. Его начали бить, сначала кулаками, потом посудой, от чего он присел, но затем резко поднялся, сбросив повисших на нем парней и повалив блондина на пол.
Далее последовала яркая вспышка и раскат грома, после которых десантник замер, лежа на блондине. Кореша мажора подняли тело и освободили блондина, он был без сознания. А вот припадочный афганец затих навеки – напротив его сердца торчал столовый нож. Красное пятно крови наливалось на белой рубашке с одним засученным и другим порванным рукавом.
Поднялся визг, крики, топот, замелькали лица, второй афганец замер со остекленевшим взором, мерзко ухмыляющийся дедок-конферансье, два парня пытающиеся растормошить блондина, блюющая в углу кукла, которую я оскорбил в уборной. А потом все замерли, я отрешился от них, словно они стали фоном. Я отчетливо, кристально-ясно осознал, что вечер испорчен окончательно, как, вероятно, и вся следующая неделя, а то и месяц, и – это уже произошло! Ничего с этим не поделаешь. И вот так посидеть и отведать стейк из мраморной говядины с прожаркой «хард», как я люблю, мне светит не скоро. Поэтому я пододвинул к себе тарелку и принялся неспеша поглощать ласкающее вкусовые рецепторы мясо. Оно было великолепно, респект шеф-повару!