Девушки сирени - стр. 10
До войны в Люблине ничего особенного не случалось, а мы порой красивый рассвет ценили даже больше, чем поход в кинотеатр. Восьмого сентября незадолго перед восходом солнца мы поднялись на вершину горки. На полях внизу спали тысячи людей. Я лежала на примятой траве между моими лучшими друзьями – Петриком Баковски и Надей. Здесь ночью спала олениха с оленятами, и трава была еще теплой. Олени – ранние пташки, это у них с Гитлером общее.
Солнце вынырнуло из-за горизонта, и у меня даже дыхание перехватило. Так бывает, когда вдруг увидишь что-то настолько красивое, что аж больно становится. Например, малыша какого-нибудь, или свежие сливки, стекающие по овсянке, или профиль Петрика в первых лучах солнца.
Профиль Петрика – на девяносто восемь процентов идеальный – был особенно красив на заре, прямо как на монете в десять злотых. В тот момент он выглядел как все мальчишки спросонок, когда они еще не умылись, – его волосы цвета свежего масла остались примяты с того боку, на котором он спал.
Профиль Нади тоже почти идеален. У девушек с нежными чертами лица всегда красивый профиль. Единственное, что мешало ей набрать все сто процентов, – это синяк на лбу. Подарочек после недавнего инцидента в школе. Сначала синяк был размером с гусиное яйцо, со временем он уменьшился, но никуда не делся. Надя была в кашемировом свитере цвета неспелой дыни канталупы. Если я просила, она всегда давала мне его поносить.
Трудно понять, как при столь печальных обстоятельствах может возникнуть удивительно красивая картинка. Беженцы построили аккуратный палаточный городок из простыней и одеял. Солнце, как рентгеном, просветило одну из палаток, и мы сквозь простыни в цветочек увидели силуэты людей, которые уже начали одеваться.
Женщина в городской одежде откинула полог и вылезла на улицу. Она держала за руку ребенка в пижаме и войлочных тапочках. Вместе они принялись тыкать землю палками в поисках картошки.
А за палатками, на холмах разбегались старинные домики Люблина с красными крышами. Они походили на кубики, которые вытряс из стакана какой-то сказочный гигант. Дальше на запад был наш аэропорт и фабричный комплекс, нацисты уже успели их разбомбить – этот район был их первой целью. Но они хотя бы не вошли в город.
– Как думаете, британцы нам помогут? – спросила Надя. – Или французы?
К палаткам с холма цепочкой спускались пятнистые коровы. Позвякивали колокольчики. Впереди шли молочницы в платках. Одна корова подняла хвост и оставила за собой рядок лепешек. Те коровы, что шли за ней, обходили лепешки. Все молочницы несли на плече по высокому алюминиевому бидону.
Я прищурилась и попыталась разглядеть нашу католическую школу Святой Моники с оранжевым флагом на колокольне. В школе для девочек полы были такими отполированными, что мы ходили в атласных тапочках. А еще – уроки «только держись», ежедневные мессы и строгие учителя. И никто из этих строгих учителей не помог Наде в самую трудную минуту. Никто, кроме, конечно, нашей любимой учительницы математики миссис Микелски.
– Смотрите, – сказала Надя. – Молочницы ведут коров, а вот овечек нет. Сейчас совсем нет овец.
Надя всегда все подмечала. Она была лишь на два месяца меня старше (ей уже исполнилось семнадцать), но почему-то я чувствовала себя намного младше. Петрик посмотрел на Надю через мою голову, будто увидел в первый раз. Надя всем мальчикам нравилась: она умела отлично делать «колесо», походила на Морин О’Салливан и у нее была толстая светлая коса. А я, может, и не такая красивая и спортсменка неважная, но однажды в моем гимнастическом классе выиграла звание «Лучшие ноги» и «Лучшая танцовщица», но голосование было неформальным и проводилось в школе впервые.