Девочки. Дневник матери - стр. 23
А она в ответ:
– Ну что же я ела… одно яичко…
Берта Львовна:
– Ну, вот и пойдем: у меня рисовая каша, сгущенное молоко (!), пойдем скорее.
Галя опять смотрит на меня, видит, что я рассержена, краснеет, на глазах появляются слезы. Я пожимаю плечами, она некоторое время мнется, а потом идет. Была она сыта, перед приходом Берты Львовны отказалась доедать простоквашу, а яйцо ела без хлеба.
Можно найти всему этому невинное объяснение: там дети и с ними есть веселее. Но у меня из головы не выходят слова: «Ну, что же я ела… одно яичко…»
Очень противно.
Обе – и Саша, и Галя – выглядят чудесно: Саша смуглая, Галя румяная. Сашу остригли, она подурнела, очень похожа на жука. Галя, напротив, похорошела. Блондинка с карими глазами и очень длинными ресницами. И ямочкой на щеке.
Галя очень гордится мною. Когда я играю с детьми, или читаю им, или бегаю, она на всех смотрит почти победоносно и старается подчеркнуть наши родственные отношения. Ведет себя гораздо лучше, чем в Москве, спокойнее. О лагере и слышать не хочет. Если бы только не эта история с Бертой Львовной…
Саша:
– Мама, мне немцы всю спину накусали.
Речь идет о комарах. Все неприятное привычно связывается ею с немцами.
Ей тут хорошо. Не плачет.
От нечего делать я сообщила Саше, что главную роль в пьесе папы и дяди Мориса будет играть Юнгер (чтоб продолжить диалог «Бом, бом, тили-тили, папе пьесу разрешили»). Саша запомнила, и когда ее спрашивали: «Кто будет играть главную роль?», отвечала: «Юнгер».
Прошло несколько дней. Я снова спросила:
– Кто же будет играть главную роль?
Саша подумала с минуту и ответила:
– Кенгуру…
17 июня 45.
Я выгоняю из комнаты кошку. Саша горячо заступается за нее: «Ну, мама, ну, не надо, ведь она совсем маленькая, она ничего не понимает…», т. е. говорит все слова, которые произносят обычно в ее защиту… «Маленькая, ничего не понимает».
23 июня 45.
Берта Львовна созывает своих ребят обедать.
– Галя, хочешь есть? – спрашиваю я.
– Вообще – нет, но с ними – хочу, – отвечает Галя со всей откровенностью, на какую только способна.
Мы сидим за столом и едим землянику.
– Съедим еще немного, а остальное я оставлю тете Оле, – говорю я.
– А я оставлю папе Шуре, – говорит Саша.
С минуту мы молчим. Сашина тарелка пустеет медленно, но неуклонно.
– А как же папа Шура? – спрашиваю я.
Саша отвечает вопросом на вопрос:
– Ты кому оставишь землянику?
– Тете Оле.
– Ну, а тетя Оля оставит папе Шуре.
Галя:
– А когда будет затемнение солнца?
– Ты гадкая и жадная девочка, – говорю я Саше.
– Я не буду с тобой водиться, если ты ругаешься, – отвечает она, плача.
13 июля 45.
Саша ест булку с маслом. Подходит Галя:
– Ты что кушаешь?
Саша делиться не хочет. Поэтому она предусмотрительно отвечает:
– Это гадость. Невкусно.
Берта Львовна воспитывает двоих чужих детей. Они любят ее, слушаются. Галя постоянно у них и принимает участие во всех делах – дежурит (убирает, моет посуду), играет, занимается.
Сказала мне вчера:
– Почему ты не разрешаешь мне много бывать у тети Берты? Ведь она делает меня хорошей. Даже тетя Оля (няня) говорит, что я стала хорошей.
28 июля 45.
Читаю Саше книжку. Там стихи:
– и нарисован мальчик с яблоком в руках.
– А почему он не дает мне яблочка? – спрашивает Саша, улыбкой намекая на то, что понимает всю вздорность такого вопроса. Но с надеждой в голосе – чем черт не шутит? – вдруг бумажный мальчик раздобрится!