Дети грядущей ночи - стр. 22

Покатился по снегу, обхватив голову обгорелыми руками, завыл по-волчьи, понимая, что потерял в этом пожаре самое дорогое – свою светлую и не особо грешную до этого душу.

– Уходим! Уходим, брат! – неизвестная сила подняла Сергея властно, за шиворот, как нашкодившего котенка, и неудержимо поволокла прочь от боли и страданий, куда-то в сторону кромешной лесной тьмы.

Как ни старался потом Сергей избавиться от животного крика матери о потерянном ребенке, но так и не смог, пронеся его в раненом сердце через всю свою изломанную жизнь.

Горел дом, из оранжевого пламени струились синие светящиеся ручьи, завораживали, влекли к себе, в ненасытную жаркую утробу. Не было ни треска, ни обычного для пожара шипения, щелканья трескающегося стекла.

Странная, страшная тишина. Среди белой равнины, ни куста, ни деревца – только нестерпимо яркое пятно пожара. С темного неба сыпались, нет, не пушинки снега, хлопья пепла.

Жарко. Хочется сделать вздох, но на грудь уселась дородная баба. Сергей попробовал столкнуть рыхлое тело, но та лишь ухмыльнулась, достала из-под исподней рубахи необъятную белесую грудь и грязными, заскорузлыми от ежедневных трудов пальцами стала пихать в рот страдальца огромный, с чайное блюдце, коричневый сосок.

Он мотал головой, изгибался, пытаясь освободиться от назойливой дуры, которая, верно, решила удушить .

Задницей, ляжками, грудью – всем этим рыхлым, тяжелым, без малейшего намека на то, что обычно привлекает мужчину к женщине, вдавливала в землю, бездумно улыбающаяся, дурная, словно могучая неодолимая сила.

«Вот она, мать сыра земля. Из нее вышел, в нее и ухожу», – вертелось волчком сознание.

Попытался заорать , но не тут-то было: не то что кричать, двинуть рукой не было сил.

Страх парализовал. Сергей,вдруг ярко осознал все: свою ничтожность, мимолетность этого присутствия на земле, мнимую важность пережитого прежде. Скукожился и заплакал от бессилия.

И тут вязкую тишин будто острым ножом взрезал, , пронзительный визг умирающего обожженного ребенка. Крик впился и начал выедать мозг. Не в силах терпеть болезненный звук, Сергей взвился, ударил распрямившейся пружиной в мягкую тяжелую тушу. Сбросил ее наземь, оседлал толстую дуру, сжал колышущиеся жирные ляхи ногами – крепко, властно, как необъезженную кобылицу.

Баба пусто и недоуменно посмотрела ему в глаза, а в страшных зрачках которых отражались всполохи пламени. Заелозила призывно могучими бедрами, привычно подчиняясь, своему потаенному, низкому, улыбнулась толстыми губами, покорилась, готовясь исполнить извечный танец жизни.

– Нет! Нет! – выкарабкивался из бабы, как из вязкой каши, Сергей, но ведьмины руки лишь сильнее опутывали паутиной.

И тут он вдруг понял, что так и должно было быть, его судьба – утонуть и раствориться в этом пористом студне.

Сергей затух, сдался и обмяк, отрешенно и почти с горькой радостью чувствуя неминуемую гибель. Ощутил, как растворяется кожа, сливаясь с бабьей, мышцы размягчаются, как он и баба превращаются в это их общее, в единое желеобразное, мерзкое.

И вдруг небытие, уже празднуя триумф, на миг отвлеклось. Сергей, собрав остатки духа и воли, резко выдохнул и выдернулся из когтистых лап. Он смог, смог!

Веки разжались, глаза резанули робкие лучи рассвета. Сергей вздохнул полной грудью, радуясь, что влажная тяжесть растаяла, а наваждение постепенно, нехотя развеивается в утреннем свете, ослабляя свою смертельную хватку