Державы верные сыны - стр. 7
Случайное признание цесаревича, а затем объяснение с Паниным, его гувернером и главой Иностранной коллегии, подтвердившим, что Каспар Салтерн склонял молодого Павла к введению в России сорегенства, по австрийскому образцу, вызвали у Екатерины бешенство. Впрочем, Панин же и отговорил ее, объятую праведным гневом, не торопиться с отзывом Салтерна из Дании, где находился тот в посланниках. Успеется, со временем будет повод вытурить голштинца с государственной службы…
Реальная опасность отстранения от власти могла быть отодвинута только с помощью влиятельного при дворе человека. Тут Екатерина похвалила саму себя, поелику еще в декабре прошлого года в письме Григорию Александровичу Потемкину намеками да экивоками звала его в Петербург. На августейшую депешу «генерал-поручик и кавалер» откликнулся через полтора месяца, прибыв в столицу 3 февраля. Но повел себя крайне осторожно и даже несколько спесиво. Несмотря на откровенные знаки внимания, он всего дважды приезжал к ней за первые десять дней. Душка-богатырь с недоверием относился к вздохам императрицы, охваченной порывом нежных чувств.
Пришлось отправить ему исповедальное письмецо со словами: «Ну, Господин Богатырь, после сей исповеди могу ли я надеяться отпущения грехов своих… Бог видит… Если б я в участь получила смолоду мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Беда та, что сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви… и если хочешь на век меня к себе привязать, то покажи мне столько же дружбы, а наипаче люби и говори правду».
Гордец Потемкин четыре дня безмолвствовал. И вот только вчера, 25 февраля, около полудня появился в Зимнем дворце и дал уклончивый ответ, что постарается вечером быть у нее в апартаментах для полного объяснения. Но и тут обманул! Именно это сугубое непостоянство больней всего ранило сердце влюбленной женщины. Она кошкой металась по спальне, по своей просторной уборной, с огромным зеркалом, отражающим огни канделябров. Собственноручно подбрасывала дрова в горящий камин и мысленно вела с негодником разговор, порицая его и призывая быть доверчивей…
Когда ровно в шесть утра ударил в колокол дворцовый звонарь, Екатерина встретила в большой уборной камер-юнгферу Марию Саввишну Перекусихину уже одетой, в окружении полудюжины любимых левреток, дрожавших от прохлады.
– Пресвятая Дева! Вы уже не спите, матушка государыня? – затянула угодница, озабоченно улыбаясь и принимаясь гладить ласковых и веселых собачек. – И шалуньи тоже!
– Где же девушка-помощница? – с досадой проговорила Екатерина. – Зело тороплюсь, призовите ее.
– На одной ножке, – пыхнула услужливая придворная и, минуту спустя, влетела с недавно определенной в покои девицей, румяной и статной. Екатерина Алексеевна, по обыкновению, прополоскала травяным отваром во рту, затем кусочками льда из родниковой воды натерла лицо и шею. Раскрасневшаяся, взбодренная, она вошла в свой рабочий кабинет, пропустив вперед смычку левреток и семейку Тома, итальянского грейхаунда, подаренного ей бароном Димсдейлом. Песик и его очаровательная женушка Мими, бойкая и чрезмерно кокетливая, вильнули к рослому камердинеру, обновлявшему в канделябрах свечи, обнюхали его высокие сапоги и брезгливо фыркнули, уткнувшись мордочками в платье хозяйки. Немолодой слуга враз вспотел от приключившийся незадачи.