Деревенское счастье. Второй шанс для моего (бывшего) босса - стр. 2

Наш семейный бизнес развивается, что называется, букетно. Местные магазины и фермеры заранее в очередь становятся за рассадой и цветами: кому – для клумб, кому – к праздникам и свадьбам. У нас даже из соседнего города клиенты приезжают – за «живой энергией берёзовских Левашовых кипарисов». Обожаю, когда нас так величают, хоть и смеёмся потом всей семьёй.

Пока мы с Юлей инспектируем сиреневую клумбу, задушевно обсуждая, какой букет лучше подарить соседке тёте Оле к дню рождения, я внезапно замираю.

Где-то за околицей, в разгаре нашего утра, раздаётся низкое урчание мощного двигателя. Я удивлённо поднимаю голову от петуний. Это вам не местный трактор лихачит – это что-то… из другого мира.

Сквозь клубы пыли подкатывает новенький, широкий внедорожник, сверкающий хромом, совсем чужой для нашего берёзовского пейзажа. Юля притихает и крепче берёт меня за руку.

– Мам, – шепчет она, – это не Кирилл за цветами?

– Нет, Юляш, это не наш Кирилл, – отвечаю, стараясь улыбнуться. Хотя каждый нерв внутри сжимается от предчувствия: что-то большое, чёрное, городское, беспощадное нашему покою подъезжает прямо к самому цветнику.

Я вытираю руки о фартук и, стараясь выглядеть спокойной, выхожу навстречу чужаку ко двору. Из машины неторопливо выходит мужчина и оглядывается по сторонам, словно до сих пор не понимает, как оказался в этих краях. И я вот тоже не понимаю, что он тут забыл? Хотя узнаю его сразу. Такого не забудешь!

Он выглядит абсолютно чужим для нашей деревни. На нём тёмно-синий костюм-тройка, чистейшие ботинки, на запястье дорогущие часы. Слишком нарядный для наших пыльных улиц, с дьявольски интеллигентной осанкой и ледяными, как мартовский снег, манерами топ-менеджера.

И это мой бывший.

Поправка.

Мой бывший босс.

И тот самый человек, из-за которого шесть лет назад моя жизнь вывернулась наизнанку.

Гордей Матвеевич Кац.

Он ловит меня взглядом, чуть хмурит брови – ровно так же, как тогда, в московском офисе, когда я заговаривала о честной зарплате. Внутри всё обрывается: и давняя обида, и самоуважение, и даже тот лёгкий страх перед неизвестностью.

Кац идёт ко мне, уверенно, не сбавляя шага, и останавливается всего в паре метров. Я вопросительно вскидываю бровь – мол, зачем пожаловал, господин Кац?

– Мария, – произносит он, не мигая, – вы должны ко мне вернуться.

И вся Берёзовка на миг замирает – даже астры, кажется, перестают шелестеть.

Как только в Берёзовке появляется человек в костюме и начищенных ботинках, половина деревни тут же решает, что приехал новый налоговый инспектор. Вторая половина уверенно рассуждает: “Точно жених к кому-то из наших девчат!” Такая новость по местным меркам – целое событие, особенно если этот гость не просто чужой, а чужой из города, да ещё и при полном параде.

Гордей Кац стоит напротив меня, ровный и уверенный, будто к памятнику примеряется. Не двигается, словно боится запачкать свои безупречно сверкающие лакированные ботинки о наш пыльный деревенский двор. Он чуть щурится от солнца, но держится так, будто вокруг не клумбы с бархатцами, а дорогой паркет его московского офиса.

Я тоже невольно замираю: и ведь смешно, сколько всего может прокрутиться в голове за одну долю секунды! Где-то внутри сразу поднимается целый тайфун воспоминаний: ускользнувшая молодость, ярость, обида и – пусть даже я себе не признаюсь – тонкое, ускользающее удовольствие. Вижу, как он выбивается из нашего яркого, простого цветочного пейзажа, этот городской пришелец, и чувствую странное, чуть ехидное удовлетворение от его беспомощного взгляда на все вокруг.