Депортация - стр. 28
– Ну да. Потому что при взрыве образуется урановая мелкодисперсная пыль и аэрозоли, – пояснил я. – Понимаешь, это как термометр. Пока он целёхонький – пользуйся на здоровье. Но если градусник разбился. пары ртути с воздухом поступают внутрь организма. И это совсем другая история.
– Ясно. И вот насчёт стронция…
– А это уже серьёзно. Полураспад – что у стронция, что у цезия – не миллиарды, а всего-то около тридцати лет.
– И в этом проблема?
– Вот именно! Цифра противная – она соизмерима со сроками человеческой жизни. Активность этих изотопов – мама не горюй, однако распадаются они не так быстро, как хотелось бы. Десять полупериодов – это триста лет. Вспотеешь ждать.
– Спасибо, Александр Павлович, просветил. Я правильно понял: хоть реактор уже не работает, а…
– Ты правильно понял. Ещё картинка для наглядности. В реактор помещают сборки с твэлами из плутония. Этакие атомные поленья. Когда их много, масса плутония достигает критической – пошла цепная реакция деления. Поленья пылают, активность внутри реактора – жуткая. Теперь дальше. Реактор остановили…
– Остановили?.. – не понял он.
– Не важно, как именно, плановая остановка или авария… Главное, что прекратилось деление ядер. Но радиация-то не исчезла, ведь продукты деления продолжают усиленно распадаться. Можно сказать, мы имеем кучу тлеющих головешек. А в случае взрыва – ещё и тучу раскалённой золы; радиоактивная пыль разносится на сотни и тысячи километров.
– А как они связаны, доза и загрязнение территорий? Только и слышно, мол, фон превышает допустимый в тысячу, в две тысячи раз.
– Тут связь не прямая, – пояснил я. – Представь, идут боевые действия. Противник ведёт обстрел, плотность огня высокая, вся земля воронками изрыта. Так и для радиации – высокий фон, много беккерелей, делённых на квадратный метр или километр. А доза – это другое; греи и зиверты отражают серьёзность полученных ранений.
– Так ведь от пуль и осколков можно защититься?
– О чём и речь, – согласился я. – Бронежилет надеть, в блиндаже схорониться, в окопе отсидеться. Либо отступить, а население эвакуировать.
– Молодец, весьма доходчиво. Вот умеешь ты слова подобрать, по-нашенски, по-простому.
– Я знал, что тебе понравится.
Ратников пристально посмотрел мне в глаза.
– Ты подмечаешь то, на что другие не обращают внимания. А в книжке твоей было, ну, про всё про это?
– Там много чего… было.
– М-да, тут есть над чем подумать… А вот и наш Игорь Маркович.
Вараксин с ходу плюхнулся в кресло.
– Ну как там «Калабрия», что выяснил? – спросил Ратников. – Похоже на Рингхальс?
– Один в один, – ответил Вараксин. – Мы запросили в Евратоме копии аварийно-диагностических файлов. В обоих эпизодах центры взрывов располагались на нулевой отметке. Судя по всему, пыхнули теплообменники.
– Это системы охлаждения, – согласно кивнул я. – А сами реакторы?
– Блоки разрушены, да. Но все двухтысячники заглублены под землю, что уже неплохо, – пояснил Вараксин. – Поэтому выбросы фрагментов ядерного топлива из реактора минимальны. С чернобыльскими не сравнить. Кстати, второй реактор в Калабрии – водо-водяной. И он-то уцелел, хотя проект опять же российский.
Ратников вопросительно взглянул на меня.
– А в чём главное отличие быстрых реакторов? С точки зрения их уязвимости… Ну, ты понимаешь.