День саранчи. Подруга скорбящих - стр. 21
– Мне очень неловко, – сказала она, когда Гомер снова посмотрел на отца.
Он жестом дал ей понять, что это пустяки.
– Бедолага, сердце у него никудышное, – продолжала она. – Сколько раз я умоляла его показаться специалисту – но вы, мужчины, все одинаковы.
– Да, ему надо сходить к врачу, – сказал Гомер.
Ее жеманность и ненатуральный тон привели его в замешательство.
– Который час? – спросила она.
– Около часу.
Она вдруг вскочила и схватилась за голову, зарыв пальцы в волосах, отчего они приподнялись на макушке шелковистой копенкой.
– Ах, – грациозно выдохнула она, – а у меня в ресторане назначено свидание.
Все еще держась за волосы, она повернула торс, не сдвинув ног, так что ее тесное платьице натянулось еще туже, обрисовав изящно выгнутые ребра и маленький, с ямкой, животик. Это искусное телодвижение, как и все другие, было настолько бессмысленным и механическим, что она казалась даже не манерной актрисой, а танцовщицей.
– Вы любите салат с лососиной? – отважился спросить Гомер.
– Салат с лососи-иной?
Она как будто повторила вопрос своему желудку. Ответ был – да.
– И много майонезу, да? Обожаю.
– Я начал готовить ко второму завтраку. Сейчас доделаю.
– Давайте я помогу.
Они взглянули на Гарри, который как будто уснул, и пошли на кухню. Пока он открывал банку с лососиной, она уселась верхом на стул, сложив руки на спинке и опершись на них подбородком. Когда он оглядывался на нее, она ему интимно улыбалась и встряхивала своими белыми шелковистыми волосами – сначала вперед, потом назад.
Гомер был взволнован, и его руки действовали быстро. Вскоре большая ваза салата была готова. Он расстелил лучшую скатерть и выставил лучший фарфор и серебро.
– От одного вида слюнки текут, – сказала она.
Сказано это было так, как будто слюнки у нее текли при виде Гомера, – и он засиял. Но к еде она приступила раньше, чем он сел. Она намазала ломоть хлеба маслом, посыпала сверху сахаром и откусила большой кусок. Потом шлепнула на лососину ложку майонеза и принялась за дело. Гомер совсем уже было приготовился сесть, но тут она попросила чего-нибудь попить. Он налил ей стакан молока и стоял, наблюдая за ней, как официант. Он не замечал ее бесцеремонности.
Когда она умяла салат, он принес ей большое красное яблоко. Фрукт она ела медленнее, деликатно его обкусывая и оттопырив согнутый мизинец. Покончив с яблоком, она отправилась в комнату, и Гомер пошел за ней.
Гарри лежал на диване, вытянувшись в прежней позе. Тяжкое полуденное солнце било ему прямо в лицо. Но Гарри не чувствовал его затрещин. Он был занят кинжальной болью в груди. Он был занят собой настолько, что даже перестал придумывать, как наколоть здорового обормота.
Гомер задернул штору, чтобы защитить его голову от солнца. Гарри и этого не заметил. Он думал о смерти. Фей склонилась над ним. Из-под опущенных ресниц он видел, что она ждет от него успокоительного жеста. Он воздержался. Он изучил трагическое выражение на ее лице и остался недоволен. В серьезные минуты, подобные этой, ее топорная грусть выглядела оскорбительно.
– Папочка, скажи что-нибудь, – взмолилась она.
Сама того не сознавая, она играла у него на нервах.
– Это что еще, к свиньям, за балаган? – рявкнул он.
Его внезапная ярость испугала Фей, и она, вздрогнув, выпрямилась. Он не хотел смеяться, но короткий лай вылетел из горла раньше, чем он успел с собой совладать. Он с тревогой ждал, что теперь будет. Хуже не стало, и он засмеялся опять. Начал он осторожно, но постепенно разошелся. Он хохотал, закрыв глаза, и по лбу его тек пот. Фей знала только один способ его остановить: сделать что-нибудь столь же ненавистное ему, как ей – его хохот. Она запела: