Дело княжны Саломеи - стр. 27

– Ну что, как в старые добрые времена? – самодовольно улыбаясь, кивнул на труп Животов. В свое время ему удалось, уж неизвестно за какую мзду и посулы, уговорить помощника пристава участка, в котором служил Грушевский, позволить ему шесть дней «отслужить» в их части. Пристав, в свое время разжалованный за казенную растрату и карточную игру гвардейский офицер, страдал болезненной страстью не только к картам, но и к малейшей славе, пусть даже и на желтых страницах третьесортной прессы. Много неприятностей борзописец доставил за те несчастные шесть дней не только патологоанатому, но и почти каждому чину в участке. И в статье своей он так разнес даже самого пристава, что с тех пор никаких газет на глаза тому не показывали, от греха подальше.

– Какими судьбами? Неужто пишете статью «Шесть дней среди крестьян Лужской губернии»? – намекнул Грушевский на очерки Животова, для которых тот изучал быт изнутри. Он нанимался на различные работы, служил факельщиком, например, в похоронной конторе, скачком в пожарной части или официантом в трактире, чтобы затем написать все в «Шести днях среди шестерок»[4] или «Шести днях в роли факельщика», присовокупляя детали посмачнее. Для этого он готов был подыграть несчастной матери, не имевшей денег на похороны малютки, или польстить полотеру, лишь бы статья вышла более сочной.

– Ничего от вас не скроешь, Максим Максимович, – хихикнул журналист. – Прозреваете все насквозь, аки василиск!

– Вы бы попробовали для разнообразия шесть дней побыть в роли хорошего человека, – проворчал Грушевский, закуривая сигарету. – Ну хоть день, учитывая вашу натуру.

– Как только это станет интересно широкой публике, непременно, – легко пообещал Животов и достал блокнот с карандашом. – Однако, к делу, что вы можете сказать? Сама княжна утопилась, или ей в этом помогли?

– Вам я ничего не могу сказать. Кроме того, что это не ваше дело.

– Но позвольте, от прессы нельзя скрывать, общественность требует, так сказать, и я просто обязан удовлетворять…

– За официальными сведениями обратитесь к полиции, не мне вас учить. Я же здесь присутствую как лицо частное и свои мысли предпочитаю оставлять при себе.

– Дааа… – протянул Животов, убирая карандаш. – Я ведь как писатель этим случаем заинтересовался. Молодая княжна, купец-самодур, сами понимаете, каким успехом мог бы пользоваться такой роман.

Сей борзописец действительно пописывал на досуге еще и романы, которые пользовались успехом в низших слоях читающей публики, среди горничных и лакеев. Одни названия чего стоили: «Макарка-душегуб», «Игнатка-горюн», «Тайна Малковских трущоб».

– Кузьма Семенович, – Грушевский кивнул на Животова. – Вы, кажется, не всех гостей из парка проводили.

– Пожалуйте, сударь, – оттеснили от мостков журналиста мужики с баграми. Кузьма Семенович обратился к Грушевскому.

– Она это? Что-то больно страшная…

– Не знаю, кто это. Женщина пролежала в воде не менее месяца, судя по степени разложения. В деревне никто не пропадал? Не старая, среднего роста. Нужно осмотреть, но это только если пристав позволит.

– Придется звать полицию?

– Давно пора, – вздохнул Грушевский. – Тело перенесите на носилках, оно в очень плохом состоянии, так что осторожно. В подвал и под лед, пока пристав не приедет. Управляющему и Домне Карповне я сам все скажу. Что Зимородов, пришел в себя?