Дело княжны Саломеи - стр. 21
– Дети, дети… Как много счастья они приносят и как много боли! – невольно вырвался горестный стон из его впалой груди. – Я держал ее вот в этих ладонях во время крещения. Такая крохотная, теплая, спокойная, пахла ромашками и молоком… Знаете, она ведь все это время смотрела на меня, не плакала и не кричала, она все понимала. Вот бы дети никогда не взрослели!
– Страшен мир, в котором дети не взрослеют. Так еще хуже, поверьте мне… – вздохнул Грушевский, пытаясь представить девушку с портрета невинным младенцем, совсем как те малютки, которых забрал Господь у них с Пульхерией. – Бог даст, все образуется.
– Только на него уповаю, – горячо перекрестился дядюшка и поспешил обратно к родителям своей крестницы.
Управляющему, который дожидался у выхода из покоев князей, Грушевский сообщил, что женщина вне опасности. И, в свою очередь, поинтересовался, что предпринимается для поиска княжны и что удалось узнать на данный момент.
– Уж и не знаю, что предположить, – поразмыслив, решился ответить управляющий. Все же врач, видно по всему, крутилось в его банковской голове, человек в доме почти свой. – Я разослал слуг во все уголки имения, во все ближайшие деревни. Гости, к сожалению, затрудняют поиски. Господин Зимородов настаивает на соблюдении наивозможнейшей секретности всех мероприятий. Пока никаких следов.
– Весьма странное происшествие, – кивнул Грушевский.
– Расскажите легенду, – вступил Тюрк, который тенью следовал за Грушевским и молчал все время до этого момента.
– Право… – поднял управляющий темные строгие брови театрального «благородного отца». Но затем прищурился и начал говорить сухим отрывистым слогом, каким зачитывал бы сводки биржевых ведомостей. – Графиня Панина действительно умерла, но была ли это смерть насильственная, никто доподлинно не знает. На церковном погосте могильных плит ее и сына, умершего младенцем, нет. Склеп, выстроенный первым владельцем, графом Паниным, пустует. Существует, разумеется, сказка, которую передают местные эээ… жители. Рекомендую не обращать внимания на глупые небылицы и сплетни необразованной дворни. Несколько записей в домовой книге, которую вели все владельцы усадьбы, возможно и могут пролить свет на это дело. Действительно, было несколько утопленниц за эти двести-триста лет. Но здесь рядом озеро, мудрено хоть кому-то да не утонуть.
– Могли бы мы взглянуть на эту книгу? – Грушевский даже не сомневался, что Тюрк непременно пожелает увидеть запись, сделанную так давно.
– Я прикажу принести ее вам, извольте пройти…
– В картинную галерею, – подсказал Тюрк. – Мы подождем там.
– Как угодно-с, – сухо поклонился управляющий, прежде чем уйти.
– Что вы за человек такой, Иван Карлович! – выговаривал Грушевский, спускаясь по лестничному пролету на первый этаж. – Здесь такое творится, а вы со своими картинами, записочками…
– Какое такое дело?
– Да боже мой, ну княжна ведь пропала!
– Почему княжна? – удивился Тюрк. – Разве она не графиня?
– Кто?!
– Панина, утопленница.
Грушевскому только и оставалось, что развести руками. Пока Тюрк ползал по хрупким конструкциям из всякой мебели, которую только можно было найти в ближайших залах, заглядывая под картины в поисках никому, кроме него, не интересных надписей, Максим Максимович пристроился в уголке на кресле и даже вздремнул. Вот уже солнце спряталось за набежавшими тучами, а потом и вовсе стремительно закатилось за почерневший из-за наступающей грозы горизонт. Вот уже сбившиеся с ног слуги все реже и реже пробегали мимо дверей картинной галереи. Вот уже стал неразличим силуэт княжны на портрете в сумеречном углу, а последние праздношатающиеся устали заглядывать попусту в окна усадьбы из парка. Но Тюрк все лазал по стенам, как паук, переворачивая дам в напудренных париках и кавалеров в треуголках. Как только включили электрическое освещение, Кузьма Семенович принес им тяжелый фолиант домовой книги. Тюрк, не спускаясь на землю, попросил Грушевского прочитать первые страницы.