Delirium? - стр. 3
А еще всегда рядом был Парис.
В его обязанности входило, чтобы кто-либо из состава не сдох вот так неожиданно вдруг, в конец ни опаскудился, и не «слетел с катушек» от передозировки в самый неподходящий момент, когда это не будет элементом шоу или сенсацией.
Добрый старый Парис. Случалось, что и меня, за всю непродолжительную карьеру, он приводил в удобоваримый вид – как-то брил, где требовалось, причесывал тоже, если нужно подстригал или купал, (а какой бесподобный грим умел накладывать только он!), а если совсем горело – то и делал необходимую инъекцию, способную продержать в состоянии, близком к человеческому, все необходимое время. Такая душка! Наконец, он следил за тем, как лакированные стилисты подбирают нам гардероб, и когда лимузин, или что попроще, в зависимости от сиюминутного имиджа, отвозил нас на мероприятие, он всегда сидел на переднем сиденье, по дороге зачитывая распорядок текущего дня, распорядок, который постоянно ускользал от моего восприятия, дня, которого я потом практически не помнил.
Кажется, дай ему волю – и он был не против и вполне определенным образом поухаживать за смазливыми мальчиками из ансамбля. Не знаю. Не дошло как-то до такого, никогда не давал повода, а он по натуре был раним и не настойчив.
Мы никогда не считали, не называли его продюсером, работодателем. Да и он бы не позволил величать его так. Он просто хотел быть нашим «сладким папочкой». Заботливым родителем в мире взрослых игрушек. Он был всем и вся. Организовывал встречи с поклонниками, с этой невнятной визжащей и пускающей слюни толпой малолеток, устраивал туры и рекламу на телевиденье, подписывал контракты с макаронами и еще кучей ведущих лейблов. И еще делал целую кучу дел, дел, до которых счетом мне не было никакого дела. Такой вот каламбур. И, по крайней мере, однажды он попытался выступить, как сутенер. Возможно, он так же станет и моим могильщиком, таким заботливым и добропорядочным, знаете ли. Ну, да и черт с ним! Небось, уже заказал втихомолку мемуары от моего, или десятка других парней, что были до меня, или будут после, имени, да прикидывает новый состав группы. Что ж, за все надо платить, а я попытался пожить красиво и хорошо, а главное – знаменито.
Тогда мы выступали в клубе «Силикон Дримз», где стриптизерши, оправдывая название, вовсю крутили грудями, разогревая собравшуюся публику. А затем появились мы, и вдарили по инструментам и нервам, затмив в тот вечер даже извечных конкурентов из пресловутой «Фак-эн-Щит».
Вдруг на сцену выпрыгнула какая-то полоумная фанатка, и принялась извиваться в танце. Это ей так казалось, что в танце. Но Парис подмигнул нашим «быкам» и те не стали стаскивать ее обратно в смердящий зал. Чего такого хотел он добиться?
С ее, этой экзальтированной девчушке, внешними данными, ей была бы обеспечена карьера лишь в третьесортном борделе у негров, но та, по-видимому, грезила о большой сцене и небе в алмазах. Отчего-то я отвлекся на нее, и тогда-то в голове нашего Париса зародился гениальный план, который со временем и привел меня в эту злополучную квартирку.
Я влюбился. Как дурак. Не помню, как мы познакомились и зачем… Кажется и здесь не обошлось без нашего общего друга. Помню лишь, что всегда хотел ее. Нет, не с первой той глупой встречи, а потом, когда в то жаркое лето, уже отыграв, я увидел ее в легкомысленном цветастом сарафанчике (в который когда она успела переодеться?), под которым, кажется, кроме трусиков ничего не было, пятна пота под мышками и вырисовывают крохотные соски, и этот головокружительный запах корицы и мускуса, перебивающего все, даже пот и сигареты.