Даже в лучших домах - стр. 18

Лидс сказал, что после покушения на собаку он теперь всегда обходит свои владения, прежде чем отправиться на боковую. Я вошел в дом и поднялся в крохотную комнатку, где оставил свою сумку. Когда Лидс вернулся, поднялся наверх и зашел спросить, все ли у меня в порядке, я сидел на кровати в пижаме, почесывая шею и ломая голову над прощальными репликами Барри Рэкхема. Я рассеянно ответил, что все замечательно, Лидс пожелал мне спокойной ночи и ушел в свою комнату, расположенную напротив моей через маленький коридор.

Я открыл окно, выключил свет и забрался в постель, однако три минуты спустя понял: не тут-то было. Обычно я гоню прочь любые мысли в тот миг, когда приклоняю голову к подушке. Если какая-то дума все же застревает в лабиринте моих извилин, я даю себе три минуты, и ни секундой больше, чтобы изгнать ее оттуда. Потом я отключаюсь. Но сегодня, ясное дело, в моем мозгу угнездился Барри Рэкхем. Я должен был со всей определенностью решить, знает ли он истинную причину моего появления. Или же принять твердое решение, что повременю с этим до утра. Размышляя так, я вылез из постели и уселся на стул.

Прошло минут пять, а может, и пятнадцать, не знаю. Единственное, чего я добился, так это того, что сумел выкинуть Барри Рэкхема из головы, убедив себя, что утро вечера мудренее. Парень оказался слишком крепким орешком. Приняв наконец решение, я с удовольствием нырнул в постель, потратил десять секунд на то, чтобы удобно расположиться на непривычном матрасе, и на сей раз, кажется, преуспел…

Или почти преуспел. Стоило мне чуть-чуть задремать, как заскрипел ставень или нечто в этом роде. Но в первый миг я подумал, что скрипит ставень, и вдруг весь сон как рукой сняло: никаких ставней на окнах не было! Я уже достаточно проснулся, чтобы это утверждать. Звук повторялся с небольшим интервалом и к тому же не походил на скрип ставня, да и вообще на скрип. Скорее, на всхлипывание или хныканье младенца; нет – чепуха! – звук раздавался за распахнутым окном, а младенцев снаружи не было. Ладно, ну его к черту! Я перевернулся на другой бок, спиной к окну, но звук повторился снова. Я был не прав. Не хныканье, а слабое поскуливание. Наваждение какое-то!

Я кубарем скатился с кровати, зажег свет, пересек коридор, подошел к двери Лидса, постучался и вошел.

– Что такое? – громко спросил Лидс.

– У вас есть пес, который скулит по ночам?

– Скулит? Нет.

– Тогда, если не возражаете, я выйду и посмотрю. Он скулит под моим окном.

– Может быть, это… Включите свет, пожалуйста.

Я нашарил на стене выключатель и щелкнул им. Лидс сидел на кровати в зеленой пижаме в тонкую белую полоску. Одарив меня взглядом, красноречиво говорившим, что к списку причин, по которым Лидс был против моего пребывания здесь, прибавилась еще одна, он прошлепал мимо меня в мою комнату, я шел за ним по пятам. Несколько секунд он стоял прислушиваясь, потом подошел к окну, высунул голову наружу, затем втянул ее назад и, ни слова не говоря, быстро вышел, даже не взглянув на меня. Я спустился по лестнице следом за ним к боковой двери. Там он одной рукой повернул выключатель, а другой открыл дверь и вышел на крыльцо.

– Боже мой! – выдавил он. – Ничего, Нобби, все будет в порядке.

Он присел на корточки.

Я не собираюсь брать назад свои слова о доберманах-пинчерах, но в тот миг не стал бы развивать эту тему. Пес лежал на боку на каменной плите, лапы его подергивались, но он попытался приподнять голову, чтобы посмотреть на Лидса; между ребрами, ближе к животу, почти вертикально торчала резная серебряная рукоятка ножа. Шерсть вокруг слиплась от крови.