Даже не ошибка. Отцовское путешествие в таинственную историю аутизма - стр. 25

У меня у самого немалая стопка книг: от статей Поупа и Дефо и толстых томов «Джентельменз Мэгэзин» до увесистых томов Монбоддо с его злополучной эволюционной теорией. Все упрятано здесь. Есть еще несколько современных книг, которые пока мало меня беспокоят. Наугад беру одну из них: антрополог Вернер Старк[19]. Здесь есть краткая глава, посвященная детям-дикарям, но книга была написана тогда, когда Старк давно уже стал пенсионером, и создает впечатление бессвязной старческой болтовни. Я готов уже отложить книжку обратно в стопку, но тут мое внимание привлекает некое словосочетание.

Я читаю предложение снова, потом еще раз.

– Двадцать минут до закрытия, – звучит объявление.

Я ведь никогда не понимал, почему мне так захотелось написать про Дикого Питера. Заинтересовался я этой темой незадолго до двухлетия Моргана. Питер казался любопытным, незаслуженно забытым случаем, о котором за двести лет так никто и не написал книгу. Еще до всех этих специалистов, до обследования Моргана, до постановки диагноза, когда мы всего этого и вообразить не могли, – сквозь толщу времени меня преследовал молчаливый мальчик, а тем временем рядом со мной был мой одиночка, мой собственный малыш. Как? Как я мог этого не заметить? Что-то тянуло меня к Питеру, что-то настолько очевидное и явное, что было мимоходом отмечено Старком в его книге: Ранний случай аутизма.

Когда я прилетел в Вену из Лондона, в городе случилось резкое похолодание; пока я добрался до города из аэропорта, морозный утренний туман, оставив белый налет инея на деревьях, сменился крупными снежными хлопьями. Сидя в трамвае, с грохотом проезжающем мимо оперного театра Штаатсопер, я слушаю завывание ветра за окном.

– Вам нравится это здание? – спрашивает сидящая напротив пожилая женщина, указывая на здание Оперы. Я вглядываюсь в него; подобно всем другим зданиям, возведенным поблизости от Кертнер-Ринг, этот колосс призван свидетельствовать об австрийском богатстве. Вы можете прекрасно воспроизвести центральную часть Вены, если сконструируете ее из кусочков «Лего» кремового цвета. Только Опера немного отличается; ее старинные своды скрадываются «ячеистым» современным остеклением.

– Я думаю, это уродство, – фыркает она. – Оставили бы они старинные здания в покое.

Я киваю в ответ и вглядываюсь в других пассажиров трамвая. Все заняты своими делами: кто слушает что-то в наушниках, кто глядит в окно. А вот сам трамвай – неизменен. Только оденьте этих студентов и пенсионеров чуть по-другому – и можете легко представить, как здесь все было несколько десятилетий назад. Внутри трамвая полированное дерево и блестящий металл, наподобие старых школьных парт; то же самое, что и лет семьдесят назад. Тот же металлический скрежет колес о рельсы, тот же кружащийся снег и бесконечный парад монументальных зданий за окном, тот же усыпляющий список длиннющих названий остановок, произносимых кондуктором: «Карлсплатц», «Марияхильферштрассе»… «Фолькстеатр»…

Мои веки тяжелеют.

«Лерхенфельдерштрассе»…

Я вскакиваю с сиденья, сгребаю свои вещи и нажимаю на кнопку открывания дверей. Холодный воздух врывается внутрь, когда я выхожу. Я вытираю глаза перчатками, а ветер тем временем морозит мне щеки. Трамвай грохочет дальше, и я остаюсь один.