Давай не будем молчать. Как разговаривать на сложные темы с теми, кто вам важен - стр. 4

Каждый раз после ухода гостей я, обожавшая праздники, чувствовала себя оплавленной и раздавленной. Хотелось плакать, но связать свое состояние с произошедшим ранее, конечно, не могла.

Когда мне было 10 лет, мы праздновали очередной папин день рождения. Папа был в таком блестящем ударе, что, если бы существовал в мире родительский «Оскар» за великолепное обесценивание и завуалированное унижение дочерей, он бы его точно получил. Увидев около меня несколько фантиков от конфет, папа сделал ход:

– Юлечка, там конфетки для нас остались, или ты все съела?

Мне стало неловко. Сладкоежка я была еще та, с чем боролись мои родители, активно внушая мне мысль «И так не балерина».

– Я взяла всего три, – смущенно ответила я и тут же пожалела, что не промолчала.

Папа «вышел на сцену»:

– Друзья, есть один прекрасный еврейский анекдот:

«Сонечка, что-то ты кушаешь как птичка, я за тебя переживаю». – «Мойша, мне приятно, что ты заботишься о моем питании. Думаешь, я мало кушаю?» – «Я совсем не это имел в виду, дорогая. Как птичка – это значит половину своего веса в день».

Вот так и наша Юлечка!

Все расхохотались, кто-то захлопал в ладоши, мне же было так стыдно, что я еле сдержала слезы…

Потом папа рассказал всем, что мальчик, который мне нравится, совсем на меня не смотрит, влепил очередной анекдот, потом говорил что-то еще. Слава богу, мама отправила всех детей играть в другую комнату, и я отвлеклась.

Наверное, только последние лет 10 меня не пронзает это воспоминание. И всего лишь лет пять как я тепло восхищаюсь папиной способностью использовать все, что движется, как топливо для сияния своей харизмы. У него это получалось блестяще.

Папы нет уже четыре года. Сейчас я понимаю, как усиленно он затыкал внутреннюю пустоту и страх перед взрослой жизнью всеобщим восхищением и признанием.

В тот раз, когда гости ушли, я впервые в жизни громко восстала:

– Зачем ты надо мной смеялся и рассказывал эти дурацкие анекдоты?! Как ты мог?!

Папа, казалось, искренне удивился:

– А что такого плохого я сказал? Я же просто пошутил. Надо быть веселее, дочь, нельзя быть такой обидчивой и так серьезно ко всему относиться.

Я замолчала, давясь словами.

Для открытого бунта у меня пока не хватало сил. Подростковые гормональные бури еще не начались, но из ребенка, который доверчиво «пьет» каждое слово родителя, я уже выросла. И все же открыто, по-честному сказать о своих переживаниях было немыслимо. Тупик…

Внутри была полная эмоциональная каша: одна часть меня хотела обвинять, кричать, даже ударить, другая хотела сочувствия и любви, а третья до ужаса боялась родительского презрения. Конечно, если бы папа извинился, мне сразу стало бы легче, детское горе легко развеять. Но такого не случилось. Голос внутри делал меня же виноватой. Он бубнил: «Папа веселый, его все любят, а ты обидчивая, никому не нужная дура». Мама поддержала отца, пошутила, мол, на сердитых воду возят, и устранилась. Я осталась совсем без поддержки.

В этот момент я почувствовала себя никому не нужной, одинокой, никчемной, нелепой. Именно тогда, вероятно, моя психика сделала вывод, омрачивший впоследствии все мои взрослые отношения с людьми: сокровенное нельзя доверять даже близким.