Даурия - стр. 71
В 1901 году мунгаловцы, как и большинство казаков четвертого отдела, ходили в пеших батальонах на подавление боксерского восстания в Китае, а накануне русско-японской войны они были перечислены из пеших казаков в конные. Во время войны служили они в Аргунских полках и 2-й Забайкальской казачьей батарее.
Еще после Амурского похода щедро наградили их за верную службу из фонда кабинетских земель пахотными, лесными и сенокосными угодьями. Припеваючи зажили многие из них. На целинных распаханных землях снимали они богатые урожаи пшеницы, ставили в падях сотни стогов и зародов сена. Приходила к ним наниматься в работники голь перекатная из обделенных землей крестьянских деревень, жители которых, бывшие горнозаводские рабочие, были не в пример им обойдены монаршей милостью. «Жерновами» и «гужеедами» дразнили они при встречах крестьян. Мунгаловские покосы тянулись на двадцать верст и доходили до самой поскотины деревни Мостовки, жителей которой ежегодно тянули они к ответу за потраву своих лугов.
В этом году разбивку покосов на паи начали в последнее воскресенье перед Петровым днем. На разбивку поехали Елисей Каргин и писарь Егор Большак с двумя понятыми. Из поселка они выехали еще до солнца, зябко поеживаясь на заревом холодке. Вымахавшие в тележное колесо травы были покрыты росой, в низинах перекликались перепела. У полосатого столба, за поскотиной, Каргин попридержал коня, повернулся к понятым – Северьяну Улыбину и Платону Волокитину:
– Откуда зачин будем делать?
Северьян потрогал желтый ус, не спеша откликнулся:
– Давайте погуторим… Расплантуем, как оно и откуда, да и тронемся с Богом.
Совещались недолго. Решили начинать разбивку с ближних покосов, потом перебраться на средние и уже оттуда перевалить за Мостовский хребет, в таежную болотистую падь Кабанью, где были самые дальние мунгаловские покосы. От столба сразу поехали зеленой целиной. Кони по брюхо тонули в черноголовнике и цветущем вязиле. Они тянулись к бледно-розоватым метелкам травы, звеня удилами. То и дело из-под копыт коней с фырканьем вырывались перепела и летели низко и прямо, как по натянутой нитке.
– Отменный ноне тут покос выйдет. Сорок копен с десятины наверняка будет, – проговорил Каргин.
– Не меньше, – согласился рассудительный Северьян. – Кому-то подфартит. На таких лугах не кошенье, а благодать. За неделю откоситься можно.
Поотставший было Платон, догнав Каргина и Северьяна, спросил, о чем идет разговор. Узнав, что они заранее завидуют тому, кто вытащит жребий на этот луг, Платон сказал:
– Мне-то уж, наверное, не достанется. Мне всякое лето, как нарочно, шипишка с камышом достается.
Северьян ответил, что и он на свой фарт не надеется. На этом месте он тоже лет шесть не кашивал. Потом, подумав, добавил, что трава здесь тоже бывает годом да родом. Достался здесь однажды его соседу Мирсонову, так литовкой негде было ударить.
– Сколько же тут пайков класть? – спросил Егор Большак.
– По траве судить – так пайков сто надо бы.
– Не многовато ли? – усомнился Платон. – Ты, Северьян, как полагаешь?
– Сто не сто, а восемьдесят клади – не ошибешься.
Егор вытащил из кожаной сумки, висевшей у него через плечо, замусоленную тетрадь, нацарапал невозможными каракулями: «От поскотины до мельницы Епихи Козулина – 80».