Даурия - стр. 68
На мирскую помочь выехали сорок посёльщиков на восьмидесяти подводах. Бревен, дров и корья на крышу привезли больше, чем требовалось. Кузнец устроил вечером угощение с выпивкой и сразу расположил к себе добрую половину Царской улицы.
Когда Семен Забережный вернулся с прииска, в кустах у Драгоценки уже весело дымила новая кузница. Со всех концов поселка охотно шли туда все, у кого было дело до хорошего кузнеца. Скоро проложили по луговой осоке торную дорогу. Везли по ней плуги и жнейки, тащили разную мелочь и из распахнутых дверей кузницы далеко разносился звон наковальни. И каждый не мог нахвалиться добротностью работы Нагорного, прочностью исправленного им. Только одно некоторых удивляло: казалось бы, от такого наплыва заказов следовало только радоваться, а Нагорный был этим как будто недоволен. Правда, он не отказывался исправить любую вещь, но было видно, что он не слишком гонится за хорошим заработком. И это удивляло казаков больше всего.
Первый месяц Нагорный часто заходил после работы к атаману, подолгу разговаривал с ним. Однажды во время такой беседы Нагорный заговорил о событиях 1905 года в Чите. Говорил он тоном безучастного ко всему человека. Он не сочувствовал рабочим, не осуждал их, словно старался подчеркнуть, что говорит он об этом как человек сторонний. И все же один раз его слова насторожили Каргина. Рассказывая о разгоне казаками большой демонстрации во время похорон убитых жандармами рабочих Читы-Первой, Нагорный не то шутя, не то серьезно сказал:
– Поработали тогда станичники. Полосовали шашками и нагайками так, что к вечеру все больницы были завалены избитыми и ранеными.
– Стало быть, следовало, если пороли, – сказал с улыбкой, но жестким голосом Каргин.
Глаза Нагорного как-то странно блеснули, и что-то похожее на внутреннюю боль исказило его красивое чернобровое лицо. Каргину тогда показалось: ударит сейчас кузнец кулаком по столу, встанет и скажет ему злые, идущие от сердца слова, каких он еще не слыхал от него. Но этого не случилось.
– Да, стало быть… – выдавил Нагорный безликую, вялую фразу, прячась в тень от самовара.
Потом, поглядев на свои часы, удивился, что так долго просидел в гостях, и стал прощаться.
После этого разговора отношение его к Каргину изменилось. При встречах он по-прежнему первый вежливо раскланивался с ним и разговаривал как будто охотно, но разговоры вел самые пустячные. Заходить же к нему стал все реже и реже, а потом и совсем перестал. Каргин решил, что он просто много работает и сильно к вечеру устает. «Перестал ходить – не ходи, дело твое, – думал он о Нагорном. – Важно, что уважение мне оказываешь. Почти задаром исправил жнейку и конные грабли, сковал железные оси для новой телеги. Выгода от тебя большая, а это самое главное».
Старый мунгаловский кузнец Софрон, повстречав однажды Каргина, заговорил с ним о Нагорном, жалуясь, что тот отбил у него всю работу. Каргин в ответ только улыбнулся.
– Напрасно ты на него несешь. Ты лучше поучись у него. Это не кузнец, а золото. Он тебе любую машину с закрытыми глазами исправит. Да что машины, если он даже самовары лудит и такие замки делает, к каким ни один мазурик ключа не подберет. Мой тебе совет: подружись с ним и выведай у него все секреты. Он поживет да уедет, а ты останешься.