Даурия - стр. 6
Пока Северьян кидал им хрусткое, пахнущее медом сено, с крыльца спустился в ограду Роман, невысокого роста, смуглый и круглолицый крепыш. Из-под выцветшей с желтым околышем старой отцовской фуражки на загорелый лоб его выбивалась темнорусая прядка чуба. Полуприкрытые длинными и темными ресницами, полыхнули озерной синью глаза, когда он вприщур поглядел на солнце, встающее из-за хребтов.
Одет был Роман в вышитую колосьями и васильками много раз стиранную рубаху, туго стянутую наборным ремнем. Широкие из китайской синей далембы штаны были заправлены в ичиги, перевязанные пониже колен ремешками. На концах ремешков болтались сплюснутые, с тупыми концами пули.
Закинув за голову руки, Роман потянулся, улыбаясь невесть чему. Северьян глядел на него и самодовольно покашливал. На мгновенье ему показалось, что это стоит и потягивается не Роман, а он сам, когда было ему восемнадцать лет.
Роман подошел к столбику коновязи, снял сыромятный недоуздок и оживленно спросил:
– Куда поедем, пахать или по дрова?
– Нет, – глухо отозвался, пряча ласковую усмешку в усах, Северьян. – Я сегодня у Софрона в кузнице сошник наварю. Договорился с ним вчерась. А ты поедешь за Машкой. Надо ее, паря, из косяка домой привести. Ей ведь вот-вот пора опростаться. Пусть это время дома постоит, а то как бы жеребенка не решиться…
У Улыбиных в косяке купца Чепалова гуляла трехгодовалая кобыла Машка. По расчетам Северьяна, Машка скоро должна была дать потомство. Жеребенка от нее нетерпеливо ждали в семье все, начиная от деда Андрея и кончая белоголовым семилетком Ганькой. Кобылу водили в станичную конюшню случать с породистым жеребцом-иноходцем. И теперь в беспокойных хозяйских мечтах Улыбины видели себя обладателями резвого иноходца, о котором с завистью и восторгом будут говорить по всей Аргуни.
– На каком коне ехать?
– На Гнедом придется. Силач – тот чтой-то на переднюю ногу жалится. Перековать его, однако, надо… Чай пил?
Роман мотнул головой.
– Тогда сгоняй попоить, да и отправляйся с Богом. Только смотри, не летай сломя голову. Увижу – шкуру спущу…
Роман ничего не ответил.
У Драгоценки, как осыпанные снегом, белели распустившиеся вербы, гляделся в воду никлый старюка-камыш. Вровень с кустами стлался над заводями волнистый туман. На фашинном гребне мельничной плотины, в подсученных выше колен штанах, стоял Никула Лопатин, низкого роста, скуластый и гололицый, любивший поговорить казак. Роман поздоровался с ним.
– Чего ни свет ни заря поднялся?
– Морда у меня поставлена. Вытаскивать собрался, да вода дюже холодная. Ну, попробую…
Никула перекрестился и побрел в воду, зябко вздрагивая всем телом.
– И какая тебе неволя мерзнуть?
– Э, паря, не знаешь ты моей Лукерьи! Захотела рыбки – вынь да положь.
Никула ухватился за торчавший из воды березовый кол, потянул. Частая, плетенная из таловых прутьев морда вынырнула из воды, медленно кружась на месте.
Никула поднял морду, встряхнул. Серебром сверкнула в ней рыбья мелочь. Вытащив морду на сухое, Никула вынул из горловины ее травяную затычку. В котелок из красной меди посыпались корки хлеба и бисерные пескари.
– Вот и уха будет, а ты говорил…
Докончить он не успел. Большая стая чирков со свистом пронеслась над ними и круто упала в камышовой старице. Невнятно всплеснулась в той стороне вода…