Даурия - стр. 36
– А я думал…
– Скажи, если не секрет, о чем думал? – придвинулась к нему Дашутка; по губам ее бегала улыбка, руки теребили полушалок.
– Давай сядем, тогда скажу.
– Не обманешь?
– Нет, – судорожно выдавил он и тихо, но решительно привлек ее к себе. – Пойдем.
Они уселись на лавочке возле калитки. Старый развесистый тополь протяжно и тихо лопотал над ними.
– Ну, говори…
Закинув голову, она глядела ему в лицо, напряженно ждала, до боли прикусив губы. Совсем по-другому он ощущал в этот миг ее близость. Бурно вздохнувши, Роман решился:
– Люба ты мне, вот что, – выпалил он и припал губами к пахнущей ландышевым цветом ее щеке.
Дашутка не оттолкнула его.
Круглые опаловые тучки набегали на месяц, клубилась настоянная на травах теплая мгла, дремотно покачивался и баюкал их тихой песенкой старый тополь. Они не слышали, как, предвещая грядущий день, дохнул из туманных низин прохладой ветерок-раностав, как неуверенно крикнул неподалеку первый петух и смолк, прислушиваясь. Где-то на Подгорной улице бойко ответил ему другой, сразу же заглушенный пронзительным голосом третьего, и скоро заревой переклик петухов закипел по всему поселку. Короткая ночь прошла. Смутно обозначались крыши домов, деревья, заплоты. Дашутка опомнилась первой, испуганно ойкнув, сказала:
– Пусти… совсем светло. Увидят нас с тобой – житья потом не дадут.
– И правда светло, – удивился Роман. – Ну, поцелуй еще раз на прощанье…
– Хватит… Рома… – Она бесшумно растворила калитку и уже из ограды сказала: – Иди, иди. Увидят ведь.
– Где теперь встретимся?
Дашутка рассмеялась:
– Была бы охота, а место найдется. Да иди же, не торчи тут, окаянный…
Роман отвернулся, пошел. Тогда она крикнула:
– Постой!
Догнав, порывисто обвила она руками крепкую шею Романа, поцеловала его прямо в губы и, не оглядываясь, побежала в ограду.
13
Через два дня приехали в Мунгаловский войсковой старшина Беломестных и несколько офицеров с женами. Поселились они у справных казаков Подгорной улицы, наполнив беленые горенки запахами душистого мыла, одеколона и турецкого табака.
По вечерам выходили приезжие на прогулку. Поскрипывали на улице щегольские офицерские сапоги, тоненько вызванивали шпоры, тупо постукивали о дорогу, как овечьи копытца, высокие дамские каблучки. Сумерничая на прохладных завалинках, с завистью любовались казачки диковинной их одеждой, вслушивались в чужой, не казачий говор.
А на Луговине, где радовался короткому лету курослеп, кипела работа. Строили там столовую, пекарню и кухню. Погромыхивая телегами, навезли скоро туда мунгаловцы горы кудрявого тальника, красноватой липкой глины, смолистых бревен и камня-бутовика. На высоких козлах от зари до зари работали босоногие пильщики, косо кропили землю золотистым дождем опилок. Над кондовыми бревнами сверкали широкие плотницкие топоры. Бородатые печники в брезентовых фартуках месили в измазанных известью ящиках глиняное тесто.
В неделю выросли на луговине плетневые приземистые бараки, крытые желтым тесом. Снаружи их обмазали глиной и побелили. Приняли бараки праздничный вид. Окопанные канавами для стока воды, устланные по подножию плющевым дерном, разбежались вокруг бараков палатки. Белое полотно их хлопало по ветру, как птичьи крылья. Казалось издали, будто вывел гусак с гусынями на замшелую заводь свой шумный многочисленный выводок.