Даурия - стр. 3
Пусто и неприглядно стало в улыбинском доме. Не подымались у Андрея Григорьевича на работу руки.
Приободрился он только, когда перестали воевать с японцем и вернулся домой Северьян. Истосковавшийся по работе, крепко взялся Северьян за хозяйство. Всякое дело спорилось у него в руках. И постепенно принимала улыбинская усадьба прежний вид.
Довольный Андрей Григорьевич коротал на улице досужее время да приглядывался к соседским девкам. Загодя выбирал он невесту для Василия, обещавшего через год возвратиться домой.
Службу свою Василий отбывал в Чите писарем войсковой канцелярии. До зимы 1905 года Василий аккуратно писал отцу. Но потом – как отрезало. Целых полгода напрасно ходил старик к поселковому атаману справляться о письмах и терялся в догадках, не зная, как истолковать молчание сына.
Выяснилось все, когда вернулся из Читы сослуживец Василия, орловский казак Масюков. От Масюкова и узнал Андрей Григорьевич, какая беда приключилась с сыном. Забрали Василия во время внезапного обыска в общежитии писарей. Нашли у него под тюфяком пачку революционных прокламаций. Произошло это в дни расправы карательных экспедиций Ренненкампфа и Меллера-Закомельского над забастовщиками.
Потрясла Андрея Григорьевича эта черная весть. Не гадал он, не чаял, что когда-нибудь свалится на его голову такое несчастье. Много испытаний сулило оно семье Улыбиных, много обид и наветов. Но не осуждал старик сына, а жалел идущей наперекор всему родительской жалостью. Ни разу не пришла ему в голову мысль отречься от Василия хоть бы только для виду, чтобы сохранить свое положение заслуженного и уважаемого человека. Поддерживало его в этой решимости убеждение, что попал Василий в тюрьму по какой-то досадной случайности, не за свою вину.
Но в поселке рассуждали иначе. «Ни с того ни с сего людей не хватают», – говорили богачи с верховской улицы. Арест Василия был для них равносилен доказательству его вины. И многие начали сторониться Улыбиных. Пример этому показал купец Чепалов, переставший отпускать им товар в кредит. Не отстал от него и священник отец Георгий. В престольный праздник разразился он в церкви проповедью о забастовщиках и смутьянах, упомянув об одном убеленном сединою почтенном старце, не сумевшем наставить своих детей на путь служения царю и отечеству.
Незадолго перед этим Северьян Улыбин был избран одним из уполномоченных на станичный круг для выборов нового атамана. Богатые казаки потребовали тогда созвать неочередную сходку и добились того, чтобы Северьяна заменили другим человеком. Это был жестокий удар, нанесенный самолюбию Андрея Григорьевича. Как оплеванный ушел он со сходки, на которой принадлежали ему раньше лучшее место и первый голос. С тех пор не переступала его нога сборной избы. Даже на соседской завалине, где собирались по праздникам старики, не видели его целое лето. Редко появлялась на людях и его семья, хотя далеко не все посёльщики чуждались ее.
Так прошло около года.
Однажды, когда горевал Андрей Григорьевич на лавочке у ворот, подошел к нему сосед Герасим Косых. Не успев поздороваться, сказал:
– Нынче я, дедушка, вашего Васюху видел. На каторгу его гонят.
Андрея Григорьевича так и подкинуло.
– Да что ты говоришь!.. Где ж это? – задыхаясь от внезапного сердцебиения, спросил он хриплым голосом.