Даурия - стр. 29
Увидев надзирателей, сопровождаемых Никулой, Каргин обрадовался. С надзирателями дело должно было пойти скорее. Он весело приветствовал их и сразу же начал объяснять обстановку.
– Каторжники прижаты к болоту и окружены. Их всего двое.
Он показал сперва на кочки, за которыми каторжники отсиживались, потом на кусты вправо, где сидели другие казаки. После этого принялся жаловаться Сазанову, в котором увидел старшего, на посёльщиков.
Епифан, услыхав его слова, угрюмо сказал:
– На черта сдалось нам подставлять лоб под пули. Жалованья нам за это не платят. Вот с надзирателями и попробуй беглых живьем забрать. Эти люди к тому и приставлены. А наше дело – десятое. Нам стараться не из-за чего.
Казаки, хитренько посмеиваясь, подмигнули друг другу и уставились на Прокопа и Сазанова откровенно насмешливыми глазами. Каргин попробовал было прикрикнуть на них, но только пуще разжег их недовольство. Казаки все вдруг обрушились на него и надзирателей. Даже Никула, и тот не отставал от них. Ухмыляясь, он заявил, что посмотрит, как будут кланяться пулям надзиратели.
Прокоп вопросительно взглянул на Сазанова. Тот кивнул ему головой и решительно полез из старицы на берег. Надев на дуло винтовки фуражку и помахав ею, он поднялся во весь рост и стал кричать каторжникам, чтобы они сдавались. В ответ с болота выстрелили. Пуля щелкнула о камень-окатыш у него между ног и рикошетом ударилась о ствол березы. Кусок оторванной пулей коры щелкнул в макушку Епифану. Епифан живо скатился вниз и, сняв картуз, принялся ощупывать голову, косясь на березу. Казаки, увидев, что Епифан невредим, но синие штаны его порваны на коленях, принялись хохотать.
Сазанов, шарахнувшись от пули, упал за куст и, втягивая голову в плечи, пополз вперед. Прокоп понял, что тот готов теперь на все. Понял это и Каргин. Не сговариваясь, поползли они с Прокопом вслед за Сазановым, который, ожесточенно двигая локтями, перебирался от кочки к кочке. Когда до каторжников осталось шагов пятьдесят, он снова крикнул:
– Эй, на болоте!.. В последний раз предлагаем сдаться.
Оттуда крикнули:
– Если жизнь дорога, так не лезь. Живо черепок продырявим…
По голосу Прокоп узнал, что на болоте отсиживается Яшка Сохатый, самый отпетый из зерентуйских «иванов», бегавший с каторги четыре раза и приговоренный в общей сложности к пятидесяти годам. Прокопу сразу вспомнилось столкновение Яшки Сохатого с политическими из-за тюремной кухни. На кухне долгое время хозяйничали уголовные, признанным главарем которых был Сохатый. Из скудных пайков мяса они готовили для «иванов» жаркое, а политическим наливали в бачки одну бурду. Наживались они за счет политических и при раздаче хлебных пайков. Хлеб раздавали дежурные из уголовных. Все они ходили перед Сохатым по одной половице, и слово его было для них законом. Он заставлял дежурных выдавать ему и его компании «иванов» по пять порций, которыми они потом торговали в открытую. Так продолжалось до тех пор, пока не пригнали в Горный Зерентуй черноморских матросов, осужденных за участие в революционных событиях девятьсот пятого года. Матросы решили отобрать у «иванов» право распоряжаться тюремным котлом. Однажды политические во главе с матросом Миколой Богатырчуком при возвращении с прогулки ворвались в кухню, переполненную уголовниками; те уже знали, что им придется с боем отстаивать свои права, и вооружились кто ножом, кто кистенем. Сохатый, размахивая длинным ножом, крикнул: «Режь политику!» – и первый кинулся на Богатырчука. Ударом ноги уложил Богатырчук Сохатого на каменный пол кухни, вырвал у него нож и бросил его в сито, висевшее на деревянной двери в кладовку. Нож пробил сито на самой середине и глубоко вошел в доску. Уголовники, увидев поражение Сохатого и ловкость, с которой владеет Богатырчук ножом, сдались и удалились из кухни с позором. Два раза после этого нападал Сохатый на Богатырчука, но каждый раз получал достойный отпор. Только после этого он присмирел и научился уважать политических.