Даурия - стр. 18

– Да я его не бил, а только толкнул.

– Толкнул? Тут ведь сам Сергей Ильич приезжал. Грозится он нас к атаману стаскать. И стаскает, проклятый, чтобы у него пузо лопнуло. Ему тут случай над нами, Улыбиными, поиздеваться. Скажет: «Один у вас на каторге, и другой туда же просится». И придется твоему деду, георгиевскому кавалеру, тянуться перед ним да глазами хлопать. И за кого? За внука… Напрасно, выходит, я тебя умным парнем считал. У-у, запорю! – И расходившийся дед снова огрел Романа пряжкой.

– Да перестань ты! – взвыл Роман и вырвал у него ремень. – Я тебе сказываю, что он сам полез.

На крик вбежала мать Романа Авдотья и принялась ругать деда:

– Постыдился бы, старый, ремнем махать! Мало ли что по молодости не бывает? А ты запороть грозишься. Когда сам молодой был, небось почище штуки выкидывал.

– Выкидывал! – передразнил старик невестку. – Я ему дед али кто? Должен я его учить али пускай дураком растет?.. Наше дело, сама знаешь, какое. Где другим ничего не будет, там с нас шкуру снимут.

– С какой это стати? – не сдавалась Авдотья. – Мы за Василия не ответчики. Он своим умом жил.

– Это мы с тобой так рассуждаем. А у богатеев другой разговор. Они – сынки, мы – пасынки, – угрюмо проворчал старик и приказал Роману: – Пей чай, да на пашню ехать надо. Прохлаждаться нечего.

Проезжая на пашню мимо дома Чепаловых, Роман натянул фуражку на самые уши и скомандовал держащему вожжи Ганьке:

– Понужай!

Улыбины ночевали в поле. Коней стреножили и пустили на молодой острец, а быков после вечерней кормежки привязали к вбитым на меже кольям. За пашней, над круглым озерком, неподвижно повис туман, из ближнего перелеска сильнее повеяло ароматом цветущей черемухи. Вечер был теплый и тихий. Дымок улыбинского костра синей полоской тянулся далеко в степь. Чей-то запоздалый колокольчик доносился с тракта.

Поужинав при свете костра, Улыбины стали укладываться спать под телегой. Только разостлал Северьян войлок и начал мастерить изголовье, как Ганька, дернув его за рукав, прерывисто зашептал, показывая на двугорбую сопку, прямо за пашней:

– Гляди, тятя, гляди! С сопки двое вершников спускаются. Вон они…

Всадники, ехавшие по самому гребню сопки, показались Северьяну неправдоподобно большими. На зеленоватом фоне сумеречного неба четко обозначивались их силуэты с ружьями за плечами. Сомнения быть не могло, спускались они прямо на огонь улыбинского костра. Через минуту всадники круто повернули вниз и сразу пропали из виду. Роман взглянул на отца и увидел, как он пододвинул к себе берданку. Тогда Роман нашарил в траве топор и также положил его рядом с собой, отодвинувшись в тень. Ночью да в безлюдном месте осторожность никогда не мешает.

С топором под рукой Роман вглядывался в ночной сумрак и слушал. По склону сопки из-под конских копыт катились с шуршанием камни. По частому лязгу подков определил он, что всадники едут по крутому спуску и кони все время, широко расставляя ноги, приседают на них, от этого и катятся камни. Скоро дробный топот послышался совсем близко. В свете костра появилась лошадиная морда, вокруг которой сразу закружились ночные грязно-белые мотыльки и мошки. Голос, показавшийся Роману знакомым, назвал его отца по имени.

– Кто это? – спросил Северьян, без опаски выходя на освещенное место.