Даурия - стр. 11
Ганька бросил таловый прутик, всхлипнул и кинулся в дом. И не успел Роман еще сойти с коня, как на крыльцо выбежали Северьян и Авдотья с подойником в руках. За ними ковылял Андрей Григорьевич, опираясь на суковатый костыль. Выслушав Романа, старик замахнулся костылем на Северьяна, перемогая одышку, закричал:
– Я тебе говорил!.. Я тебе сколько раз говорил, что не надо жеребую кобылу в косяк пускать! Так нет, по-своему сделал. Выпорол бы я тебя, желтоусого, кабы силы моей хватило!
– Да не кричи ты, ради Бога!
– Что?.. Да как ты смеешь с отцом так разговаривать! Не ворочай рожу на сторону, повернись ко мне…
Северьян нехотя повернулся к нему, заметно выпрямившись. Дожив до седых волос, он все еще побаивался Андрея Григорьевича. Но сегодня не удержался, сказал:
– Тут и без тебя муторно.
– То-то и есть, что муторно, – закипятился старик пуще прежнего, – такой кобылы решиться не шутка. Своевольничать не надо! Надо слушать, что отец толкует. Отец хоть и старик, да не дурак… Да какого лешего с тобой говорить! Хоть и не любо мне к атаману идти, а пойду. Облаву на волков надобно сделать. Расплодилось их видимо-невидимо. Нынче нашу кобылу порвали, а завтра еще чью-нибудь загрызут.
Андрей Григорьевич тяжело затопал по ступенькам, прерывисто, со свистом дыша. Авдотья крикнула ему вдогонку:
– Дедушка, ты бы хоть папаху надел. Куда тебя, такого косматого, понесло?
– Пошла ты с папахой! – сердито крикнул Андрей Григорьевич от ворот.
Авдотья принялась причитать:
– Ой, горюшко! И что за напасти на нашу голову?
– Замолчи! – прикрикнул на нее Северьян, а сам отвернулся к стене. Пряча от Авдотьи лицо, он громко и часто сморкался.
4
Вечером, накануне праздника Николы вешнего, съехались с пашен казаки. Везде дымились бани, в каждой ограде отдыхали у коновязей потные кони. Распряженные быки, никем не провожаемые, весело помахивая хвостами, тянулись из улиц на выгон. В улицах пахло распаренными вениками, молодой черемуховой листвой и вечерним варевом.
В сумерки застучали в оконные рамы десятники.
– Хозяин дома? – спрашивали они под каждым окном.
– Дома, – отзывались хозяева на привычный оклик.
– Завтра на облаву идти. Сбор возле школы.
Назавтра, когда солнце томилось еще за хребтами, у решетчатой школьной ограды уже шумела большая толпа. Из всех концов в одиночку и группами подходили казаки. Собралось человек триста, вооруженных кто берданкой, кто шомпольным дробовиком, а кто просто трещоткой. После всех подошел с братом и соседями поселковый атаман Елисей Каргин, широкоплечий и широколицый усач, с упругой походкой, с надменным взглядом. Поздоровался.
Опираясь на берданку, спросил:
– Ну, господа старики, откудова начинать будем? Решайте. Да, пожалуй, пора и трогаться.
– С Услонского колка зачнем, – откликнулся первым низовской казак Петрован Тонких.
– Как другие думают?
– В прошлом году с Услона начинали. Стало быть, нынче с Киршихи надо! – разом крикнули справные верховские казаки.
– С Киршихи так с Киршихи, – согласился Каргин. – Давайте с Богом трогаться.
Роман на облаву шел с дробовиком. Берданку взял себе Северьян, который хотя и жаловался на свою ногу, но на облаву заторопился раньше всех. У Драгоценки Роман догнал группу холостых казаков, среди которых шагал с дробовиком за плечами Никула Лопатин. Он размахивал короткопалыми руками и говорил Данилке Мирсанову, дружку Романа: