Дальний поход - стр. 18
Оставшуюся рыбу девы дочистили быстро и, в ожидании возвращения казаков, разбрелись по своим делам, кто куда. Олена же, поправив толстую косу, быстро зашагала к воротам.
Завидев ее, Кудеяр Ручеек неожиданно для себя вздрогнул, словно пораженный молнией в самое сердце! Ах, Олена, Олена! Черная коса, темные, с поволокою, очи, крутые бедра, налитая грудь…
– Далеко ль собралась, красуля?
– К ельнику. Там хорошо сейчас. Спокойно. Пусто.
Проводив взглядом удаляющуюся казачку, Ручеек едва дождался сменщика, узколицего Онфима. А сменившись, тотчас же выскочил за ворота, зашагал к ельнику, ускоряя шаг…
Тем временем остальные ватажники возвратились с уловом, живо перетаскав добычу в ледник. Работали быстро, когда управились, еще и вечереть толком не начинало.
Молодой, себе на уме, казак Семенко Волк первым делом поискал было давнюю свою зазнобу Олену, да, не найдя, озадаченно прислонился к стене атаманской избы. Кого-то окликнул, кого-то спросил… уже и не помнил, кто подсказал, где отыскать зазнобушку. Помнил только, что женский голос был – в ельнике, мол, ищи.
В ельнике так в ельнике. Чего еще молодому парню делать? Надел Семенко справный кафтан синего немецкого сукна с оторочьем, опоясался кушаком нарядным, да, шапку на затылок сдвинув, пошел…
До ельника парень добрался быстро, ништо тут идти-то, да, подходя уже, вдруг услыхал голоса… точнее сказать – мужской голос, ласковый такой, нежный…
Предчувствуя недоброе, Семенко Волк осторожно раздвинул рукой еловые лапы, глянул… и замер, сам не свой! В густой траве, на опушке, возле больших камней, возлежала нагая Олена, а рядом с ней присел какой-то наглый казак… вот уже взял деву за руку, что-то сказал… сам себе засмеялся. Олена же никак на то не ответила, лежала, словно бы неживая…
– Ах ты, гадина! – узнав Кудеяра, выскочил из-за елки Семенко.
Да, выхватив саблю, ударил наотмашь… если б не слишком ловок оказался Кудеяр, так покатилась бы по камням чубатая голова!
– Ах, ты так? Саблею? – разозлясь, Ручеек тоже схватил саблю…
Казаки уставились друг на друга ненавидящими глазами, со звоном скрестились клинки.
Кондрат Чугреев – или просто Чугрей – казак не из особо молодых, но осанистый, сильный, похлебав из котла ушицы, спустился с башни во двор… и на забороле вдруг увидел неописуемой красоты деву! И не какую-нибудь местную круглоголовую смуглявку, нет – настоящую русскую бабу: полногрудую, статную, со светлой косой и пронзительно голубыми глазами. Такую, какую когда-то любил. Ту Авдотьею звали, а эту…
Откуда она здесь взялась – такая мысль и в голову казаку не пришла, на то уж Нине-пухуця постаралась, да, с заборола спустившись, поманила Чугреева за собой, за ворота…
– Идем, милый, идем…
И пошел, побежал справный казачина Кондрат Чугреев, словно ведомый на веревке телок! Что интересно, казак-то шагал быстро, размашисто, а голубоглазая дева вроде как шествовала плавно, не торопясь… и все же никак за ней было не угнаться.
– Эй, эй! – потеряв деву из виду, в отчаянии закричал Кондрат.
А в ответ прозвучало:
– Здесь я!
И послышался далекий смех.
Положив топор, Костька Сиверов, не так давно получивший от казаков почетное прозвище – корабельщик, любовно погладил ладонью шпангоут будущего струга. Еще вот здесь досками обшить, и здесь… потом обтянуть шкурами, поставить мачту, сшить из оленьих шкур парус – и готов корабль, пусть неказистый, да справный, надежный. Вот только парус – тут бы ткань лучше, полотно… Говорят, в колдовских селениях девки да бабы неплохо ткут. Сказать бы про то атаману, не забыть бы.