Цветы Тирке - стр. 4
– Я написал для тебя песню.
– Вот это новость! Я готова слушать. Не знала, что ты пишешь песни.
– Это моя первая, – Герман взял гитару и почувствовал, как его пальцы мгновенно вспотели. – Помнишь «Старые раны»? Я взял у Майка аккорды, придумал мелодию и написал свой текст. Слушай!
Герман выключил свет в комнате. Саша присела на подоконник, натянув старый свитер на коленки, посмотрела в окно на жёлтый фонарь, мерцавший в тумане. Парень распечатал пачку, закурил. От мысли, что любимая пришла к нему ночевать и сидит рядом в одном свитере, без белья, ему становилось так хорошо, что начинала кружиться голова. Он сделал пару затяжек, протянул девушке сигарету и начал петь.
Я снова, как ядом, отравлен тоской
И вновь ухожу бродить.
А в окнах вечерних свет яркий такой,
Там кто-то умеет любить.
И струны гитары скрипят, не поют,
Мой блюз не выходит на свет.
А кто-то создал семейный уют
На пепле растраченных лет.
И завтра с востока – снова заря,
И на яйле пастухи.
Любимая завтра проснётся моя,
Ко мне не протянет руки.
И вновь межу нами полсотни шагов,
И даже есть повод зайти,
Но связь обрывается вновь и вновь,
И в трубке – снова гудки.
Как волны морские, о камни дробясь,
На миг замирают в блюз,
Я, к двери твоей в темноте прислонясь,
Не знаю, умру или спасусь.
Сыграв коду, Герман отложил гитару, молча сходил к кухонному шкафу за початой бутылкой портвейна «Алушта», налил вино в белые чайные чашки.
– Герман, я благодаря тебе поняла, что рок – не только героическая поза, рёв мотоцикла и перегар. Точнее, это всё – шелуха, обёртка, а суть рок-н-ролла – умение честно выразить свою боль, не бояться выглядеть ранимым и тонко чувствующим. В наше время, когда все социальные темы исчерпаны, суть бунта поменялась. Нет диктата государства, но есть гнёт попсы, равнодушия, лени. Твои стихи – порыв против всего этого болота. Наивные и несовершенные стихи, в которых есть нерв.
Саша спрыгнула с подоконника, сделала шаг к юноше и поцеловала в губы.
– Ты уверен, что хочешь любить меня? Не пожалеешь?
– Не пожалею.
– Ну тогда начинай, пока я не передумала.
Они легли на колючее верблюжье одеяло. Герман нервно гладил ножку Саши, смелел, прикоснулся к её груди. Ему казалось неимоверно пошлым молчание, ещё хуже были ласковые слова, поэтому он без остановки рассказывал дурацкие истории из своей жизни или истории, придуманные на ходу. Потом перебрались под одеяло, где стало жарко, и Герман наконец снял с Сашеньки свитер и носки, не тронув растянутую майку с портретом Шевчука и надписью «Я получил эту роль», но когда на Германе остался лишь железный пацифик на цепочке, девушка сказала:
– Я, конечно, очень уважаю Юрия Юлиановича, но меня не покидает мысль, что нас в постели трое. Думаю, сегодня твой кумир должен уступить.
После этих слов чёрная футболка была мгновенно сдёрнута с Саши и заброшена куда-то под соседнюю кровать, где Герман никогда не подметал.
Утром начался ветер. Налетал, принося с собой листья платанов, которые липли к оконному стеклу. Холод сочился сквозь старую раму. Потом в комнате потемнело, пошёл дождь. Саша всю ночь спала беспокойно, вздрагивала. Герман пытался греть её холодные руки. Лежал на спине и смотрел в окно на старый тополь, раскачивавшийся от мощных порывов. Было сладко и тревожно. Вокруг Саши всегда вертелось много поклонников – спортивных, успешных, уверенных в себе. Ухажёры недоумевали, что же делает рядом с такой восхитительной девушкой это волосатое чучело с гитарой. Юноша должен был срочно придумать что-то особенное и предложить Саше. Лучший вариант – путешествие в экзотическую страну. Или хотя бы в другой город. Но как это сделать на стипендию студента ТНУ? Рука Германа, на которой спала девушка, затекла, и под повизгивание древней кровати парень осторожно положил любимую на бок, потом поцеловал в шею, в мочку уха с изящной серебряной серёжкой. Прикоснулся к Сашиной груди, мельком подумав, что не видел следа от купальника – это означало, что девушка загорала летом топлес. Мелькнувшая мысль вызвала сразу два чувства: жгучее вожделение к Саше и ледяную ревность ко всем мужчинам на пляже, которые видели её ослепительную наготу. Герман крепко прижал девушку к себе и начал нежно ласкать её, спящую. Она всё не просыпалась, вздрагивая, потом испуганно дёрнулась, повернулась к Герману, обняла его, улыбнулась.