Цветок камалейника - стр. 23
– Сайя!
Девочка обеими руками вцепилась в мать, уткнулась лицом ей в живот и начала тоненько всхлипывать.
– Да я вовсе не хотел ее испугать… – растерянно начал ЭрТар, наткнувшись на взгляд женщины, как морун на рогатину. – Думал, она тоже клянчить примется…
– Клянчить?! – вспыхнула женщина, оперлась на кол, поудобнее перехватила ребенка и запальчиво бросила горцу в лицо: – Если нам с мужем приходится жить в трущобах, это еще не значит, что какой-то пестрокосый проходимец смеет оскорблять моего ребенка! Мы честные люди! Как только заработаем на долговую ирну, немедленно отсюда уберемся и забудем этот Иггром проклятый город и твою наглую рожу, как страшный сон!
– Много вам надо скопить? – мирно поинтересовался горец.
– Не твое дело! – Впрочем, женщина уже начала остывать, а видя на лице случайного собеседника неподдельное участие, нехотя проворчала: – Тридцать две серебряные…
ЭрТар переливчато присвистнул, восхитив оторвавшуюся от маминой юбки девочку.
– Ну значит, еще три осталось.
Расстегнутый браслет закачался у младенца перед носом, и тот немедленно вцепился в него обеими ручонками.
– Но… господин… я не могу… Это же такие деньги… – потрясенно забормотала женщина, пытаясь отобрать у ребенка блестящую низку, однако тот проявил удивительную для столь юного возраста практичность и расставаться с браслетом не пожелал, подняв возмущенный рев.
– Хэй, это всего лишь деньги, – отмахнулся горец, мысленно добавив: «И я смогу заработать еще, а вы – вряд ли». Не оплаченная до лета ирна была практически гиблым делом. Йеры охотно взывали к Иггру в долг, отмеряли три месяца сроку, а потом приходили и хладнокровно отбирали ирну обратно, обрекая селищан на голод и продажу земли за полцены (храмы же ее и скупали, немедленно пуская в оборот). – Во славу Светлого!
– Да услышит он тебя, – слезно прошептала женщина ему вслед – спорить после посвящения какого-либо поступка Иггру считалось кощунством. Самому ЭрТару чхать было на Двуединого, чужие обычаи он не столько уважал, сколько использовал в своих интересах; горские же традиции не позволяли принимать благодарность за добрый поступок, дабы не умалять его, потому ЭрТар и поспешил улизнуть. Пусть считает богатым чудаком, плевать. Слишком долго объяснять, почему он не мог поступить иначе.
У самой арки охотника снова задержали, с ненавистью просипев за спиной:
– Лучше бы в канаву кинул!
ЭрТар круто обернулся. В глубине переулка, привалившись к стене, стоял давешний нищий. Тишш, отбежав на несколько шагов, сердито шикал и топырил усы.
– Оттуда добрые люди еще достали бы, не погнушались… – продолжал побирушка, видать, до глубины души уязвленный, что такой жирный кус обломился не ему. – Хорошему человеку бусины пожалел, а перед лживой бабой киселем растекся! Тьфу…
Расстроить горца ему не удалось. ЭрТар слишком хорошо помнил затравленное, обреченное лицо женщины – и озарившую его радость, которая не имела ничего общего с предвкушением кутежа за счет доверчивого простака. Такое невозможно подделать.
…Такое невозможно забыть…
– Кис, – ласково обратился охотник к дымчатому, подчеркнуто игнорируя нищего. – Помоги этому человеку обрести внутреннюю гармонию, э? Съешь его!!!
К сожалению, людоедство, как и храбрость, не входили в число достоинств Тишша. И если «обед» при виде мчащегося на него корлисса не кидался наутек, то вскоре догонять приходилось самого кошака.