Цветные рассказы. Том 2 - стр. 18
Хватит общих рассуждений. Все. Меня ждут ученики. Нам не дано увидеть свет. Не дано понять то, что мы не можем увидеть. Но у нас своя жизнь. Мы понимаем слово. Слово – это не только смысл. Это звук. Произношение. Ударение. Шелест, шипение, колокольчик, метроном, звучащая мембрана, горловой звук.
Я учу английскому. Таких же, как я. Зачем английский? Чтобы читать в подлиннике. Чтобы слушать аудиокниги и рок-музыку. Чтобы разговаривать во время путешествий. Мы живем полной жизнью.
Живу одна. Бой-френда пока нет. Что с того? Сейчас нет – будет, потом будет. Все у меня будет.
Социальный комитет дал квартиру – квартирка небольшая, правда, но своя… А слуховой аппарат – еще в интернате, я тогда совсем маленькой была. Вот за что я в пояс поклонюсь моим воспитателям. Я еле слышала, родители палец о палец… Мне целый мир открылся. Разве я знала бы все эти прелести и глубину жизни звука? Старенький правда аппарат, социалка дает нам какой-то примитив. То ли Орехово-Зуево, то ли Павлово-Посад делает, аппарат огромный, работает неважно. Заработаю, закажу новый в Германии. Но все равно… Нашлись люди, не бросили, помогли. Всех люблю. Кроме родителей. Не признавала их, когда жила в интернате. Они со мной не возились – скинули в школу для детей с ограниченным зрением. Мешала им. Тебе в интернате лучше, там всему научат. А на аппарат для тебя у нас все равно нет денег. Там и аппарат дадут, и научат… Такие слова говорились. И с концами. Ни ногой. Годами не приходили. А приходили – номер отбывали. Ну как ты? Нам сказали, ты лучшая ученица, молодец, дочка. Молодец, молодец, и пока.
Я еще ребенком боевая была. В школе все просила книжки про пиратов, про капитанов. С мальчишками мы обычно в моряков играли. Плавали по островам, встречались с индейцами, я всегда капитаном была, мне даже фуражку морскую с кокардой подарили. Научили честь отдавать. Я требовала, чтобы мальчишки тоже мне честь отдавали, я ведь капитан. Отдал честь? – стой, я проверю, может, ты обманываешь…
Папа с мамой намучились со мной. Я строптивой росла. Чуть что не по мне… Несколько раз из дома убегала. Вы так, вот и я так. Я вам не нужна, а вы мне и подавно не нужны. Без вас проживу. Шла, куда ноги вели.
Однажды в мороз забралась аж до ЦПКО, забилась на эстраде в уголок под навесом. Там и провела вечер и часть ночи. У меня биток свинцовый был. До полуночи колотила им по монете – перевернется, не перевернется, орел – решка.
Милиционеры обрадовались, когда меня отыскли – вот она, жива, жива… Не трогайте меня, не трогайте! Не имеете права. Я к ним не пойду, ну и что, что родители, не хватайте, не тяните… Но они нашли подход – даром, что менты – не тащили, сели рядом, дали горячего из термоса, руки растирали, разогревали дыханием, я и согласилась.
Родители, конечно, напугались тогда, плакали. Может, они и неплохие – не алкаши какие-нибудь. Мне кажется, они не любили меня, даже тяготились. Мы, конечно, тяжело жили, отец – рабочий в совхозе, мать – медсестра, домик у нас небольшой в Токсово, корову держали, собака – само собой, а я – какой я им помощник? Может, и не тяготились – когда им было заниматься мной? Как меня в школу отправлять? Да и не смогла бы я в обычной школе – слепая, да еще и слышу плохо. На улице и так надо мной дети смеялись. Вот и отдали в интернат для детей с ограниченным зрением. А я обиделась. Решила так: не было у меня родителей, пусть и не будет никогда. Воспитательница спрашивает – кто твои папа и мама? Отвечаю: сирота я, нет у меня никого.