Цусима. «Помни войну» - стр. 10
– Грехи мои тяжкие, за что такая напасть?!
Фелькерзам выругался, с трудом присел, спустив ноги на пол, провел рукой по груди – рубашка была мокрой и так едко воняла, что одновременно накатила тошнота и захотелось чихнуть.
– Федор!
Не успело отзвучать имя, как в каюту тут же вошел старый вестовой, словно сидел ночью у незапертой двери. А может, там и сидел, охраняя тревожный сон своего адмирала.
– Приняли команду «Нахимова»?! Сколько я спал?
– Сняли всех, ваше превосходительство, еще час назад. А спали вы почти два… Часы ведь на столе, я их заводил.
– Ах да, прости, забыл – от боли глаза на лоб лезут. «Микстуру» дай, уж больно тяжко терпеть…
– Сейчас, Дмитрий Густавович, я только из бутылки во флакон перелью – чуть подождите, – матрос открыл нижнюю дверцу поставца и выдал такой замысловатый «загиб», что Фелькерзам вначале насторожился, но принюхавшись, все моментально понял.
– Прости, Дмитрий Густавович, недоглядел, – верный вестовой встал перед ним, склонил голову, понурился, с видом побитой собаки. Чуть запинаясь, негромко пояснил: – Когда бортами стукнулись, бутылки друг о друга ударились и побились. Я ведь не чуял, за дверью был, а как сейчас зашел, то запашок сразу же унюхал. Моя вина – мне и ответ держать!
– И хрен с коньяком, что мы в нем не видели, – Фелькерзам выругался, но тут же нашел решение. – Дуй к старшему баталеру, пусть нальет с цистерны ведро, да на меня запишет. Схвати его за шкирку и сюда – одна нога тут, другая там – шнель, шнель!
Квартирмейстер исчез, словно дух, а Фелькерзам сбросил с плеч расстегнутый китель, оставшись в рубахе. Поморщился – запашок шел скверный, медленно умирающей плоти, необратимый процесс, как ни крути – и так на четверо суток собственную смерть оттянул.
– Еще несколько дней продержаться нужно, ни хрена не сделано, успеть нужно, успеть… Ох!
Речь стала сбивчивой, адмирал захрипел, прижав ладонь к животу. С невольным вскриком он взял из коробки папиросу, закурил – первая затяжка оказалась благотворной, стало чуть полегче, по крайней мере, психологически. Выкурив в несколько затяжек папиросу, взял из коробки другую – вот ее тянул медленно, смотря, как струйки и клубы дыма уходят наверх, в пробитую трехдюймовой болванкой пробоину.
– А вот и я, все принес, – Федор прижимал двумя руками к груди здоровенную жестяную канистру, литров на двадцать, никак не меньше – ибо лицо квартирмейстера побагровело.
– Что принес? Водку?
– Ром, ваше превосходительство – на Мадагаскаре его принимали. Баталеры его с водой в равных долях разводят и как водку нижним чинам чарками раздают. Вот я и подумал – зачем нам водка, развести ром мы и сами сможем, нехитрая затея.
– Это верно, Федька, ты правильно сообразил, на хрена нам водка, если есть ром с консистенцией «спиритус вини ректификати». Хотя нет – последнее еще неосуществимо. Наливай миску до краев! – Фелькерзам показал пальцем на жестяную тарелку, что стояла на столе, так и не дождавшись несостоявшегося ужина, рядом с такой же внушительной кружкой, из которой нижние чины пьют чай.
– Сейчас, ваше превосходительство!
Квартирмейстер тут же принялся откручивать массивную крышку на горловине жестяной фляги, осторожно наклонил емкость над чашкой, в которую полилась тонкая струйка пахучей жидкости – сладкой сивухой прямо шибануло в ноздрях, но довольно приятно. А цвет у этого рома оказался как у водки, только чуть мутноватый, будто у неочищенного первача.