Cова Минервы вылетает в сумерки. Избранные философские тексты ХХI века - стр. 71

Радикальное отрицание истории философии и философии как таковой, дошедшее до отрицания науки, виной которой является связь с материальностью, что она всё ещё «естество-/по/знание», и замена их чистой игровой мыследеятельностью – «миром Каста-лии», доведение до предела формальных принципов рассуждений, переходящее в анализ текстов и рассмотрение коммуникации как автономной реальности, позволяет считать Г. П. Щедровицкого виднейшим представителем структурно-лингвистического поворота в его наиболее зрелой стадии радикального (де)конструктивизма.

Экспансия реляционного интеллектуализма, его чистоты и абстрактности шла не только вширь, но и вглубь, внутри самого логоса. Сначала язык представал как некое оформление реальности ( «границы моего мира суть границы моего языка» – Л. Витгенштейн), или нечто первичное, субстанциальное ( «не реальность строит язык, а язык строит реальность» – С. Уорф), но не был универсальным. Постепенно, однако, он стал отождествляться с реальностью как таковой ( «системное целое, охватывающее всю протяжённость мыслимого» – Г. Гийом). Сначала он представлялся как живой – слово, речь, пароле, потом в виде системы знаков, воспроизводящей любое поведение человека, а в конце концов превратился в текст, который генетически больше не связан со своим телом – «не фонит» и ничего не отражает по определению. В этом качестве он стал «Всем». Пантекстуализм – высшая стадия лингвистического моделирования мира, завершающий этап эпохи логоса. Выявление структуры, особенно применительно к обществу и человеку, долго квалифицировалось как методологический приём ради большей эффективности познания (Луи Альтуссер). Потом она приобрела онтологический статус совокупности объективных отношений, инвариантных при внешних и внутренних преобразованиях, а в конце концов, оказалось, что это «деятельность по упорядочиванию последовательности определенного числа мыслительных операций» (Р. Барт). Что касается отказа от субъекта, то у данной операции так много авторитетных авторов, это настолько известный факт, что трудно сказать в какой очерёдности по ипостасям она проходила. Сначала как будто исчез автор, превратившись в скриптора (клиническая смерть), потом остался читатель, который, в конце концов, тоже оказался лишним. Текст не нуждается ни в поваре, ни в обедающем, он сам готовит (создает) и читает (ест) себя. Субъект или, вернее то, что вместо него – это самоинтерпретирующийся текст в ситуации интертекстуальности. Очевидно одно, что отказ от субъекта сопровождался, неизбежно привёл и завершился отказом от человека. В том же направлении менялись представления о деятельности. Сначала она была «предметной» (аналог труда, ибо деятельностный подход долго развивался под эгидой марксизма), потом стала просто «деятельностью», а в итоге все кончилось мыследеятельностью. Притом, упаси Боже, не в голове человека. Заблуждается тот, кто считает, что после отказа от человека от него осталась его мысль. От него не остается ни-че-го. Отсутствие. Мышление есть «функция места». Его элементы – пустая клетка или узел отношений как складка, складка складки (карман), точка мутации, сингулярность и т. п. Происходит этот процесс где угодно, только «не между ушами» (так теперь квалифицируют голову думающего человека, дабы этой дискредитацией подчеркнуть всю непристойность его присутствия в теоретических текстах и исключить всякий намёк на различие людей по природным способностям и личностным свойствам).