Cова Минервы вылетает в сумерки. Избранные философские тексты ХХI века - стр. 42

Философия духа особенно уязвима перед фактом существования теософии, а еще более антропософии. Когда философы, модничая, вслед за новой идеологической толпой, объявляют себя верующими, они подрывают право на свое профессиональное существование. Философия разума оказывается излишней, потому что есть наука и методология, а философия духа – потому что есть религия, теософия и антропософия. Но мы уже говорили, и жизнь подтверждает постоянно, что духовность не тождественна религиозности и эзотеризму. Многие миллионы неверующих не менее духовны и нравственны, альтруистичны, эмоциональны, других миллионов верующих. Чтобы внести вклад в выживание человечества, философия не должна подпадать под иго не только чистого разума, но и чистого, оторванного от природы духа. Философия не тождественна науке, но она вполне может быть естественной. Философия не тождественна религии, но она вполне может быть духовной. В отличие от строгой науки, которая «не мыслит», а вычисляет, философская рациональность выражается в обычном языке, предполагающем, наряду с логикой, образное, метафорическое постижение реальности.

Наука и атеизм тоже не являются монолитно спаянными. Философия может быть ненаучной, но атеистической (не «анти», но именно «а», когда вера рассматривается в качестве необходимого компонента культуры – по Фейербаху, Фрейду, Фромму). В противном случае, в самом деле все духовное следует оставить за теоантропософией и богословием. Если предметом религии является, главным образом, духовный опыт человека, и она не ориентирована на решение посюсторонних вопросов, то атеистическая философия духа не уходит от мира. Ни от мира, ни от духовности. Подобно науке она направлена на него, подобно религии она не исчерпывается рациональным отношением к нему. Философия духа рассматривает мир через призму способностей человека как целостного континуального существа.

Признав необходимость расковать (с)кандальные цепи, соединяющие философию с наукой и ее право на новую связь с религией при сохранении своей самостоятельности «в поле духа», надо разрабатывать наиболее значимые варианты их совместного противостояния произволу научного разума. Когда, в каком смысле они могут это делать? И (или) не делают, уходят от проблем сциентизма и технократизма, боясь быть обвиненными в обскурантизме, торможении прогресса, противостоянии творчеству и т. п. В 1993 году католическая церковь сняла проклятье с Галилея и тем самым как бы извинилась перед наукой. Это очередная ирония истории, ибо теперь перед наукой как раз можно было не извиняться. Поскольку она стала такой влиятельной и амбивалентной, что возникла очевидная потребность в ее регулировании, то фактически подтвердилась, по крайней мере частично, историческая правота церкви в ее настороженном отношении к научному разуму. Парадокс же в том, что именно философия и религия крайне робко его критикуют. Безуспешно стремясь угнаться за техническим прогрессом, «обновиться», они отказываются от традиций, рискуя полностью утратить свою внутреннюю специфику и внешнее общественное оправдание. Они весьма вяло реагируют даже на самые вопиющие акты научно-технической агрессии против природы и человека, хотя какие-то попытки, в основном в контексте биоэтики, предпринимаются. В разгар начавшейся манипуляции жизнью, замены полового размножения клонированием Всемирный Совет Церквей высказался против свободного вмешательства в эволюцию живого. «Применение биотехнологии при производстве новых форм жизни, – говорилось в его заявлении, – угрожает чистоте творения. Человечество стоит перед соблазном с помощью биотехнологии изменить жизнь на Земле в соответствии с безбожным технократическим мировоззрением».