Цирк - стр. 27

– Берем!

Мама перевернула этикетку на спине у дочери и вздохнула.

– Будем считать, что на день рождения.

До Олиного дня рождения оставалось два месяца, но она смолчала. Покупка костюма уже была невиданной родительской щедростью. Больше они ей такой не купят. Оля кивнула и снова задернула шторку. Снимать костюм не хотелось. Монетки на нем звенели так же, как на мамином халате, – будто бы обещали Оле несметные гонорары и успех.

– Не то, – проворчал Огарев, наблюдая за Олей, которая надела костюм на репетицию и теперь звенела монетами на весь манеж. – Разлетятся эти монеты к чертовой бабуле. Где покупали?

– В «Детском мире». – Оля прекратила жонглировать, но звон все еще стоял у Огарева в ушах.

– Придется все-таки шить, – вздохнул Огарев, сунул руки в карманы и ушел в гримерку, напоследок бросив: – Я оплачу.

Оля еще долго стояла в манеже и перебирала монеты в пальцах. Вчера она весь вечер носилась по квартире в обновке, хвасталась папе и братьям, жонглировала самодельными репетиционными мячами, смеялась. Мама улыбалась и, кажется, тоже была довольна костюмом. Что она скажет маме? Оля замерла. Скажет, что швея была в отпуске, а теперь вернулась. Или ничего не скажет. Просто выйдет в том, что сошьют.

Февраль 1994 года

Волгоградская область, Камышин

Точки и черточки за окном расплывались вдалеке, терялись на белом снежном полотне. Когда дорога в очередной раз заворачивала и вела старый пазик все ближе к Камышину, оказывалось, что это маленькие деревенские домики, иногда – со светом внутри, иногда – ничейные и пустые. Оля видела далеко не все, она долго дышала на окно, чтобы растопить лед, но прореха получилась слишком маленькой. С книжкой в руках она смотрела в окно исподлобья – взгляд на страницу, два предложения, взгляд в окно. Постоянно отвлекалась. Книжка – сборник рассказов Куприна, подарок Огарева.

– Возьми в дорогу. Представляешь, он писал про Ольгу Сур, а она у нас в Саратове работала номер!

Оля вспомнила, как Огарев ходил по гримерке и размахивал руками, рассказывая ей истории. Он обожал историю цирка.

В Камышине Олю никто не ждал.

– Мам, а бабушка встретит?

Мама дернула плечами – вверх-вниз – и раздраженно что-то пробурчала. Не было смысла переспрашивать.

– Только там бабушкой ее не назови, – напомнила мама. – Она у нас Арина Петровна.

– Почему мы так редко ездим к другой бабушке? У нее можно не по имени-отчеству!

Мама молчала, застегивала пуговицы на пальто, вертелась перед зеркалом, завязывала пояс.

– Много будешь знать… – не договорила, узел не получился, и она снова развязала пояс. – Черт!

Квартиру закрывали впопыхах, мама что-то доделывала на ходу. Неловкие сапоги с широким каблуком стучали по лестнице (такие же были у наездницы в цирке, а может, и у самой Ольги Сур – Оля о таких мечтала, но мама запрещала любой каблук). Запнулись каблуки всего один раз, и Оля вздрогнула, обернулась: вдруг мама упала.

– Давай, давай, не оборачивайся! Цигель, цигель! – кричала мама, застегивая сумку.

Молния на сумке не слушалась, и мама дергала язычок, а замок отзывался противным визгом – эхо подъезда усиливало его до невыносимых частот.

Потом они бежали до остановки. Потом ехали в переполненном трамвае, и Оля обводила пальцем зимние узоры на стекле. Окно потело, лед таял, узоры расплывались. Мама смотрела в одну точку – точно перед собой, узоры ее не интересовали. Потом снова бежали – до автобуса. Рассветать начало тогда, когда водитель пазика перевернул табличку «Камышин – Саратов» другой стороной, и города на ней поменялись местами.