Чужак - стр. 20
– Ну вот и ты, моя красавица.
Одним рывком разорвал на ней рубаху, кинул на лавку, навалился, вдавливая в ее нежную кожу булатные пластины доспеха.
– Ну, ну, не вырывайся так. Знаешь ведь, что давно мне мила. Так что не обижу, в терем к себе возьму. Не наложницей, княгиней сделаю.
Несмотря на боль и унижение, Карина сообразила. Перестала биться, не хныкала, улыбалась ему в бороду. Жить-то хотелось…
Родим и раньше всегда заглядывался на меньшицу отца, даже руки дрожали в ее присутствии. Что, однако, не мешало при малейшей возможности то хлопнуть ее пониже спины, то по бедру огладить. Боригор заметил однажды – сразу кулаком по лицу сына прошелся. Теперь же Боригора не было в живых, лишь глаза с его отрубленной головы глядели, как сын-убийца наслаждается его любимой женой.
Но похоронил отца Родим с почестями. Карина же во время тризны сидела подле нового князя, волосы по вдовьему обычаю не срезала, сразу кикой мужней жены покрыла. Ох и косилась же на нее злобно старая княгиня Параксева!
Наверное, Карина тогда даже торжество ощутила. Но недолго оно длилось. Родим отличался от отца; тот бы никому собой помыкать не позволил, а этот чуть что – к матери за советом бегал. Вот та и подучивала сынка. Уже на второй день после тризны он ввалился в опочивальню Карины пьяный, ни с того ни с сего выхватил из-за голенища сапога кнут и давай ее пороть. Пока до крови не рассек, не успокоился. Едва отдышавшись, сказал назидательно:
– Всякий муж должен бить жену, чтоб знала, кто ее хозяин.
Карина смолчала, хотя про себя и решила, что не позволит ни Родиму, ни его матери помыкать собой. Всегда жила в ней некая гордость, отчасти из-за сознания своей красоты, отчасти оттого, что упряма была. Но как поступить, когда заступиться некому?
Утром чернавки плакали, обрабатывая ее рассеченную кнутовищем кожу.
– Пропала ты, княгинечка, совсем пропала. Родим, он всегда недобрым был, а тут его еще Параксева на тебя натравливает.
Карина молчала. За молчанием пряталась, как за щитом. Но для себя уже решила – уйдет. И хотя грудень[40] был уже на исходе, тайно покинула Елань.
В Мокошину Пядь пришла скоро. И только когда отогрелась у родного очага, с досадой и раздражением поняла, что непраздна. А чей ребенок – Медведко ли, Родима – не ведала. И вот теперь, когда, как побитая собака, возвращается в Елань-град, на это дитя у нее вся надежда. Скажет Родиму, что его это ребенок. А понадобится – и руку в огонь положит, чтоб правоту свою доказать. Пусть верит.
Она провела рукой по животу. Если не ошибается, четвертый месяц она с дитем, а лишь выпуклость небольшая под ладонью ощущается. Талия же по-прежнему тонкая, ноги легкие, а вот грудь отяжелела, ноет по утрам. Но хоть прошла эта изнуряющая тошнота, изводившая ее поначалу. И она все еще хороша, чтоб вновь привлечь Родима. Чутьем, как одни только бабы ведают, Карина знала, что люба ему. И теперь Параксева злая будет вынуждена смириться с ее возвращением. Княжича им Карина принесет. Но сперва надо суметь принести. Добраться…
Ночью вновь задул ветер, разыгралась пурга. Даже волков разогнала. Карина под ее завывания сладко выспалась в дымной избушке. А под утро напилась горячего отвара хвои, старосту напоила. Он глотал, даже находясь в беспамятстве, однако рана его вздулась, запах шел гнилостный. Карина понимала, что Збуда надо показать опытным волхвам-лекарям. Значит, следует торопиться.