Чуров род - стр. 11
А то вдруг сон Кате чудной такой снится-видится: будто изба-то вся, как есть, баушкиными каракульками-закорючками исчиркана: чур-чур-чур, чур-чур-чур! И точно знает Катя-то, что «Чур» тот живой-живёхонький! И вдруг соскочит он со стеночки – большущий, липкий, вязкий! – и ну душить девчоночку: вьётся-обвивается вкруг шейки вкруг нежной… ой, нету моченьки… ой, жарко…
– Господи! – мать бывало только и всплеснёт руками, глядя на Галину что камнем окаменевшую, потому сокрушается! – Хошь бы киргизец какой забрал её, супостатку постылую!
А Кате уж и грезится-слышится цокот тысячи лошадиных копыт – целый табун: а пыль-то что подняли, матушки ро́дные! – и протирает глазёнки свои махоньким кулачком пуховенным! После вдруг обомлеет-замрёт: молодой наездник, да из киргиз-кайсацкой степи! – а уж что краси-и-ивай!.. Ресницами захлопает часто-часто: боже, божечки!.. А киргиз-кайсак нагаечкой эдак хлыстнет… али литовочкой… да ка-а-ак свистнет, да ка-а-ак подхватит Галину-то – и на коня, и увозит увозом-то, только и мелькнёт рубаха красная!.. Так дух, знаешь, захватит у Катерины нашей что Катеринушки: дышит – не надышится, по сторонам озирается зачарованно…
А баушка Лукерья тут как тут: глазищами-то зырк да на мать и цыкнет:
– И-и, халда! «Увёз»! Тебе-то вон увёз – да и что стало? – Катя ушки на макушке: ни слова б ни полслова не упустить!
– Да сколько ж можно то поминать?
– Скольки! Понаплодила образин – и глядеть не хошь на их! Тьфу! А всё матерь виновна! А ты матерь-то спрашивала, кады изверг ентот окаянный, побрехло пустое, брюхатил тебе? – Катитка сожмётся в комочек: не приметили б, не заметили! А сама трясётся, сиротинушка, что осинов лист! – К матери небось приползла-то! Матерь плохая… – и пойдёт, пойдёт лопотать – не оступится.
– Господи, и за что я муки эти терплю мученические?!
– Вот и потерпи… О, ишь, шельма рыжая, ты-то какого рожна крутисси издесь, треплисси? – Катя роток откроет – и стоит – не сдвинется. На мать глядит – а та лишь бесси-и-ильно вздохнёт, да рукой махнёт: дескать, ступай себе с глаз долой! – и такая мука искромсает лицо её, такая мука…
– Дядя Цвирбулин, дядя Цвирбулин! – увидала разлюбезного своего мил-дружка – глазёнки загорелись, личико что пышич пышет, румяненное, волосики вьюном вьются! Ах ты Катя ты Катюшка быстроногая! – Дядя Цвирбулин, дядя же…
– О-хо-хо! Да кто это такой красивый? Да кто это такой сладкоголосый? – А Катитка-то наша уж и не шевелится, и вздоха не вздохнёт, и слова не изречёт – стоит, раскраснелась-то, разулыбалась-растаяла!
– А я Катя-самокатя, сама по себе Катя… Сама катаюсь по белу по свету: Катя-катышек – что по маслу… Да не просто катаюсь-то – со смыслом…
– «Со смыслом»! – тётка! – Сейчас ка-а-ак дам по мысалам! Со смыслом!
– Дядя Цвирбулин, а я третьего дня в школу поступила, вот!
– Да ну? Это ты теперь что, первоклассницей прозываешься?
– Не-а, первошкольница я, потому школа-то нашенска коченевская одна-одинёшенька! – Цвирбулин удивлённо промычал, да головой лохматой покачал, а тётка ему:
– Да ты-то ишшо мыкаешь! Та, волхви́тка, городит невесть что, а этот мыкает… мыкалка! – и Катюшку за поясок: остепенись-де, девонька, никто-то тебя за язык не тянет, поди!
– Мыкалка, мыкалка… мы с дядей Цвирбулиным мыкалки, а ты тыкалка! – и хохочет хохотом: ишь, пустая звякалка! – Дядя Цвирбулин, дядя Цвирбулин!