Размер шрифта

«Что в имени тебе моем…» - стр. 8

В них – как дохлые рыбы – объедки веселий и тризн.

Сплю и сплю со всех сил,

Засыпая пространство и время —

Так в отчаянье бездну засыпать пытается жизнь.

Сплю и сплю, как тону —

Крик о помощи прячу я в склянку,

Толщу вод, словно смерть, ощущая на утлых плечах.

И мороженщик крутит немецких мелодий шарманку,

Созывая так сладостно в путь всех,

Еще не сожженных в печах.

Это только вовне перевернуто время воронкой

И песчинками дней шлифовать начинает висок,

Всё, что было, что есть и что будет —

Мукой перемелется тонкой

И, как мелкая морось, уйдет в тот же самый песок.

Мир громоздко един, он ни капельки зря не уронит.

Почему же я в прошлое жажду прокрасться, как тать?

Разве мир, что оставлен там – потусторонний?

Вот же бабушка, мама, отец.

Дышат рядом. Лишь лиц не видать.

Нет. Вглухую тот мир отсечен – вот разгадка —

Хоть разломлены надвое жизни и времена.

Но должна же быть – щель ли, проход ли, просадка?

Я по щели иду, где – тоскливой олифой стена.

Вот отец мой. Больница. Снаружи мороз одичалый.

Мама держит ладонь его, словно пытает судьбу.

Ускользает душа его. Только рукою усталой

Гладит волосы мне. Прикоснуться хочу к его лбу,

Но, о ужас, к стеклу прикасаюсь губами —

Бесконечному, толстому, плоско секущему мир,

А за ним – в миг последней надежды —

Как бледное блеклое пламя —

Лица бабушки, мамы, отца

Ускользают в прозрачный эфир —

Оставляют меня на грядущее новое время.

Предо мной узкий мост или гнилью съедённая гать?

И я сплю со всех сил.

Засыпаю ль пространство и время?

Или сил набираюсь, чтоб снова из мертвых восстать?!

В отличие от многих, не было у меня вначале острой эйфории, а потом – горького разочарования. С детства я знал, что мое место здесь. И вступив, как говорится, в собственную Историю, я готов был ее принимать со всеми ее подъемами и падениями.

Был ли я очарованным странником, верным «Земле обетованной», как Одиссей – Итаке?

Подозревал ли я в себе «блудного сына», но старался об этом не думать в течение сорока лет?

Земля же эта была мне верна. Да и не во мне, как и в Одиссее было дело, а в земле этой, не предавшей себя.

Кто не пытался ее прельстить – дети Христа, дети Магомета, дети Сталина. Под пятой каких только империй не пребывала эта пядь земли – египетской, вавилонской, персидской, греческой, римской, арабской, турецкой, британской.

Но крепость духовного ядра иудейства оказалась настолько сильна, гибка, жизненна, что об него обломали зубы все кажущиеся неотразимыми идеи, идеологии, системы.

Как это ядро сумело соединиться с умением ремонтировать старые корабли, со смелостью уловить пробивший время молниеносный миг судьбы и провозгласить не существовавшее по сей миг государство?

Что ощущал этот человек – Бен-Гурион?

Выстраивал ли он логическую цепь аргументов, ни в одном звене не вызывающую возражения, но в целом абсолютно не убеждающую?

Являлось ли создание государства назревшей и неотъемлемой необходимостью или случайным счастливо реализовавшимся усилием?

Ведь только это зовется чудом.

Все эти размышления в первые дни моего пребывания в Израиле, касающиеся его возникновения, казались да и кажутся мне досужим вымыслом незагруженного реальностью ума.

И тем не менее, несомненно, через все эти размышления прошел феномен, обернувшийся этой страной, рожденной столкновением и соединением иудейства времени в три с половиной тысячи лет с иудейством места – в пятьдесят семь лет.

Страница 8

На следующую страницу