«Что в имени тебе моем…» - стр. 10
Ненависть и комплекс неполноценности – две стороны одной медали, которую можно выдать каждому антисемиту в мире.
Но отношение евреев светских к своим глубоко религиозным братьям несет тот же скрытый палаческий элемент, правда, с примесью мук неудобства: еврей-антисемит.
В этом ларчике можно найти некоторые, пусть неполные, но все же объяснения глобальному характеру антисемитизма. Это, в первую очередь, смертельная ненависть третьего мира к Западу, опередившему этот мир на десятки лет, а к евреям – как ядру этого Запада, которых убивали, гноили, гнали с Востока, а они не только выжили, но и создали теорию относительности, ядерное оружие, причем, по обе стороны конфронтации, бионику, лекарства.
Мозг существа, ищущего объяснения всем своим бедам не в себе, а чужаке, просто сжимается от такого невероятного противоречия: вот же, горстка людей в мире, а во второй половине прошедшего столетия на пятачке земли, и невозможно их стереть с лица земли, из памяти и Истории мира.
Эта страна – узкой полоской с севера на юг вдоль Средиземного моря – возникла вопреки всем законам реальности, вырабатывая в течение всего лишь более полувека особый вид мужества – жить под вечной угрозой, многажды усиливаемой арабской пропагандой, воспитанной на преувеличениях «Тысячи и одной ночи» и сказок Гарун аль-Рашида.
Невероятные силы, идущие на нее, внезапно и к потрясению всего мира проваливались в развёрстую бездну – колосс нацистский, застрявший в песках Сахары, у Эль-Аламейна, колосс арабский с Насером во главе, колосс советский, рухнувший в одночасье, колосс иракский. Всё это кажется невероятным, как и чудо наполнения водой озера Кинерет в один сезон, как рухнувший в ту же бездну Садам, как обладающий всей мощью мира, рядом с которым выглядит букашкой фараон Рамсес, бывший военный министр США Рамсфельд, в своем слегка мятом костюме походящий на чиновника налогового управления, этакого всемирного мытаря.
С первых дней пребывания в Израиле размышляя над всем этим, я с интересом следил за некоторой довольно немалой породой русских евреев, особого рода пессимистов, которые, едва ступив на эту землю с трапа самолета, уже заранее отвергали все, что их окружает.
К ним явно были применимы слова Ницше о том, что пессимизм «это уловка неудавшихся идеалистов, в которую они сами себя загнали». Они чаще всего были озлоблены и ворчливы, громко демонстрируя эти неприятные качества, по тому же Ницше, «старых собак и людей, которые долго сидели на цепи».
Они шли в буддисты и Рами-Кришна, надевали кресты, гордясь, к примеру, принадлежностью к греко-римской церкви. Ведь это звучало так зазывно, неизбывно и притягательно в сравнении с бедными на их пылающий взгляд мизантропа и с таким страхом и унынием отмеченными Осипом Мандельштамом «желтыми руинами Пятикнижия».
Одни считали Мандельштама мучеником-иудеем, совершившим кидуш-ашем (жертву во имя Бога). Другие – святым католическим мучеником.
Ведь мог же уважаемый всеми нами Иосиф Бродский, так и не разу не побывавший в Израиле и называвший эту страну, хотя я в это не совсем верю, «Жидостаном», говорить с «выдающимся» картавым житомирским акцентом.
Глядя на этих красочных пессимистов, я вспоминал, пожалуй, самого мрачного в мире мизантропа Артура Шопенгауэра, при чтении которого не покидает ощущение, что он просто купается в этой горькой купели, и нет для него более живительной влаги.