Что-нибудь эдакое. Летняя гроза. Задохнуться можно. Дядя Фред весенней порой (сборник) - стр. 33

От восторженных чувств Эш даже не удивился. Ему даже показалось, он это и раньше знал.

– Собираетесь украсть скарабея? – проверил он.

– Вот именно.

Все-таки что-то не сходилось. Ах да, вот что!

– Разве вы молодой человек приятной наружности?

– При чем здесь молодые люди? Мы с Эйлин вместе учились. Она сказала, что отец…

– Тиш-ше! – прошептал Эш. – Кто-то идет. Бегите!

Действительно, кто-то шел, что-то щелкнуло, зажегся свет. Эш обернулся. Джоан не было, зеленая гардина мягко колыхалась.

– Кто там? – спросил чей-то голос. – Кто это?

По лестнице спускался Бакстер.

Люди недоверчивы вообще, а этот их представитель был настолько недоверчив, что не мог заснуть. Перепробовав все, от овец и ниже, он все-таки бодрствовал; недавние события взбудоражили его душу. Ему не удавалось забыться, подозрительный ум карает сам себя. Ни мак, ни мандрагора, ни зелья многомудрого Востока[14] не могли вернуть сладкого сна страдальцу-секретарю.

Наконец он припомнил, что когда-то ему помогло виски с горячей водой, и он направился вниз. Виски было в графине, графин – на столе, в курительной. Воду можно согреть у себя в комнате, на спиртовке.

Итак, он встал с постели, спустился в холл и оказался там вовремя. Мистер Питерc мог и спать, но его сообщник стоял в десяти шагах от двери в музей.

– Что вы здесь делаете? – спросил Бакстер.

По правилам игры злодей, пойманный на месте, должен юлить, лепетать, а потом – признаться. Но тут все пошло вкривь и вкось. На Эша снизошло то философское спокойствие, о котором мы только мечтаем.

– Меня вызвал мистер Питерc, – отвечал он.

– Вызвал? В половине третьего?

– Он хочет, чтобы я ему почитал.

– В такое время?

– У него бессонница, сэр. Он страдает желудком и не спит от боли. Слизистая оболочка…

– Какая чушь!

С той кротостью, из-за которой так больно глядеть на несправедливо обиженных, Эш вынул книгу и ее показал:

– Вот книжка, сэр. Если вы не против, я пойду. Спокойной ночи.

И он направился к лестнице, искренне сочувствуя Питерсу, которого придется будить. Что поделаешь, такова жизнь! Нелегкая штука.

Бакстер пошел было за ним, но резко остановился, впервые заметив, как он беспомощен в этой молчаливой борьбе. Обвинить мистера Питерса в краже и даже в пособничестве – невозможно; смотреть, как оскорбляют святилище, – невыносимо. Да, экспонаты принадлежат лорду Эмсворту, но занимается ими он, и привязался к ним так, что чувства львицы к новорожденным львятам показались бы прохладными. Словом, бодрствующий секретарь был готов сделать что угодно, чтобы отвоевать скарабея.

Нет, не что угодно. Нельзя вносить разлад между хозяйским сыном и его невестой. Так и место потеряешь, а место хорошее.

Выход один, думал он. Ясно, что мистер Питерc только потворствует краже, совершает ее лакей. Значит, ловим его в музее, тогда мистер Питерc виноват лишь в том, что по оплошности нанял вороватого субъекта. А вот сам он, Бакстер, допустил ошибку, запер дверь. Надо оставить ее открытой, как в ловушке, а самому – дежурить.

Подумав так, Бакстер вернулся к себе. Тем временем Эш вошел в спальню мистера Питерса и включил свет. Мистер Питерc, только что уснувший, резко вскочил.

– Пришел почитать вам, – сообщил Эш.

Мистер Питерc издал звук, в котором удачно сочетались гнев и жалость к себе.

– Ну и дурак! Да я только что заснул!